– А я знаю, что она здесь! – твердил голос из соседней комнаты бабки, которой настрого было приказано лгать всем, кто будет искать в комнате соседа женщин.
Этот голос я узнаю теперь среди тысяч похожих. Он всегда будет ассоциироваться в моем сознании с беляшами и страхом.
– Это он…
– Я знаю, – Макс молниеносно соскочил с дивана и подошел к двери.
– Сроду у него девиц не бывало! – верещала бабка. – Он «голубой»!
Я перевела изумленный взгляд на бывшего сожителя, а он в растерянности сделал руками такой жест, одним из словесных переводов которого могло быть – «Есть грех, дело прошлое»…
– Сама ты «голубая»! – рычал Ползунов. – Высокая такая, ноги, как жерди, волосы темно-русые! Она зашла в эту квартиру. Где она?
Вот урод… Волосы и вправду темно-русые, но ноги, как жерди?.. Надо было ему бутылку о череп разбить, а не сержанту.
Макс отстранился от косяка.
– Он один. И это странно. Но шутка с окном не повторится. Как у твоего Винокурова не получится, идти по карнизу пятого этажа я тебе не позволю. А потому… – Он, странно посмотрев на меня… щелкнул замком. – Чего время на объяснения тратить? Сейчас сама все поймешь.
Охладев кровью, я спрыгнула на пол, а в коридоре уже раздавалось:
– Эй, толстяк, ты чего здесь базлаешь?
– Я из милиции. И я ищу… (Пауза) А-а-а… Кажется, нашел. Это ты, спаситель Ларисы Инваровны? Я хотел сказать, чтобы она…
Короткий хлопок, потом еще один, грохот локтей (или коленей) о деревянный пол, и крик Макса:
– Ты долго там еще сидеть будешь?!!
Выскочив из комнаты, я разглядела картину, которая показалась мне знакомой. На полу валяется мужик, а над его телом стоит другой.
– Беги отсюда!..
Я растерялась и остановилась – бросать в подобной ситуации Макса мне не представлялось возможным.
– Рапкунайте, вы совершаете большую ошибку! – шамкая окровавленными губами, верещал с пола Ползунов. – Остановитесь, пока не позд…
С размаху влепив в его подбородок носок кроссовки, Макс заставил его замолчать.
– Уходи, Лариса, и будь к двенадцати на условленном месте! Уходи, баба глупая!!
Больше я не раздумывала. Скользя по перилам лестницы дома сталинской застройки, я спустилась вниз и вырвалась на свежий воздух. У подъезда, припаркованная почти на ступенях, замерла знакомая «девятка». И из задней двери ее выскочил знакомый Горецкий.
– Лариса, остановись!..
Я думала о Максиме. Ползунов наверняка уже пришел в себя, изловчился и сейчас держит Макса на мушке. Мой бог, думала ли я, что так получится?
И ошибся тот, кто думает, что я размышляю о том, как Макс мог оказаться под прицелом. Мог, конечно, когда выскакивал в коридор, навстречу вооруженному убоповцу, чтобы расчистить дорогу мне. Он знал, на что шел, и я поражаюсь тому, что он сделал это для меня, совершенно чужого для него сейчас человека.
Хотя теперь, наверное, ошибаюсь я. Это мне он чужой. А Макс до сих пор проклинает тот момент, когда я несколько лет назад вернулась из супермаркета раньше, чем предполагалось…
И опять, вот она. Эта свобода.
Только как ею пользоваться до двенадцати часов завтрашнего дня?
Жизненный парадокс. Последние два дня я трубила о том, что кто-то ущемляет мои права, требовала освободить меня от всех обязательств перед кем бы то ни было и просила свободу. И сейчас, когда получила то, о чем просила, я снова не знаю, как этим правильно воспользоваться.
Глава 10
Ночь показалась для меня чудовищем, пожирающим тех, кто к встрече с нею не готов. Она накрыла черным куполом город, зашуршала листвой, и этот звук, на который не обращаешь внимания днем, представился мне шепотом, предупреждающим о необходимости укрыться от всего того, что приводит с собой ночь.
От незнакомых людей, двигающихся улицами по подозрительной траектории, собак, семенящих с поджатыми под брюхо хвостами мимо простуженных подъездов, качающихся проводов вдоль троллейбусных маршрутов…
Не так страшна ночь, как страх в ней. Он наседает на меня, когда я, стараясь найти приспособленное для моего хранения в ночи место, брожу в черной дымке и прислушиваюсь к каждому звуку.
Я уснула, когда в многоэтажках осталось гореть не более трех-четырех окон. Это тот свет в окнах, который забывают отключать потерявшие память алкоголики или собирающиеся на вокзал люди. Значит, я уснула около четырех часов утра или трех часов ночи. Ночь почти вся ушла на то, чтобы я смогла подобрать спокойное место если не для отдыха, то хотя бы для расслабления отяжелевших рук и ног. Маленький чердак под крышей деревянного трехэтажного дома, построенного еще до революции, оказался единственным местом, которое в этом районе не было заперто на замок. Стараясь не распугать устроившихся на отдых голубей, я пробралась в самый дальний угол, подальше от сквозного окна, села на еще теплую кучу шлака и поджала под себя ноги.
Думала ли я об этом еще три дня назад? Я не могла себе представить такое даже в тот момент, когда бежала из здания Управления. Тогда казалось – пройдет день, и уже к вечеру все станет на свои места. Появится Гена, расскажет мерзкому Ползунову, что я ни в чем не виновна, и я снова заживу прежней жизнью. Горецкий действительно появился, но совсем не в том качестве, в котором я ожидала его лицезреть. И это решило все. И что у меня осталось теперь?
Остался Макс, который уже наверняка сидит в какой-нибудь завшивевшей камере УБОПа, и странный заместитель областного прокурора по имени Вадим Андреевич, который мне сначала понравился, а потом – нет. И это все, что у меня сейчас есть. Ну, если не считать кучи теплого шлака под попой. Хорошо еще, Макс купил приличную одежду. Еще в кармане есть двести рублей. Ровно столько, чтобы завтра к двенадцати часам приехать в прокуратуру на такси.
Сейчас я даже не вспомню, когда моя голова, отяжелевшая от мыслей, склонилась на руку, и я уснула. Разбудил меня какой-то хлопок.
Вздрогнув от неожиданности, я на всякий случай выставила перед собой руку. Птицы…
Как я боюсь птиц!.. Я с детства не могу переносить, когда меня касается крыло или хвост, оборудованный теми же перьями!! Еще в деревне, куда меня ежегодно отправляли на лето родители, я покрывалась пупырышками, когда ко мне приближалась курица!
А сейчас этих куриц десятки! – они хлопают крыльями, доводя меня этими звуками до исступления, воркуют и нагоняют на меня волны воздуха. И от этого теплого, парного запаха согретых крыльев мне становится просто дурно…
Ни секунды более не задерживаясь, я бросилась к люку, в который проникла ночью. Над головой бились, развевая мои волосы, мерзкие голуби. Быстрее, быстрее…
Вместо того чтобы почувствовать облегчение, я почувствовала такую обиду, что заплакала. Уселась на деревянную лестницу между третьим и вторым этажом и заныла.
