Стоит мне посмотреть на эту одежду, окрапленную гуано, мне становится дурно и обидно одновременнно.
– Да что же ты тут воешь-то?
Мне было уже наплевать, кто передо мной. Я смело подняла глаза вверх и увидела маленькую старушку. Она вытирала кончиками платка уголки губ и смотрела на меня смешливым взглядом.
– Голуби обосрали? – Она была очень догадлива.
– Да!! – Я всхлипнула и уронила лицо на локти.
– Это не беда, – сообщила бабка. – Вот коли бы коровы али люди, тогда другое дело. Ну-ка, красотка, вставай. Пойдем ко мне, там и отмоешь дерьмо. Негоже тебе в таком виде по улицам дефилировать.
Конечно, негоже. Еще более негоже в таком виде прибывать в прокуратуру.
Когда я вышла от участливой старушки, день уже занимался. На часах в коридоре, уходя, я увидела время. Без четверти одиннадцать. Ровно столько, чтобы выпить в каком-нибудь кафе чашку кофе и вовремя приехать к Вадиму Андреевичу.
Чувствуя во рту кислятину от «Пеле», единственного из имеющегося ассортимента кофе в ближайшем к прокуратуре кафе, я тщательно приводила свою одежду в порядок. Нечего и говорить, что, убегая из квартиры Макса (о нем я подумала сразу, едва проснулась на чердаке, потом мои мысли сбили голуби), я не прихватила с собой вещей, посредством применения которых можно было сделать себя чуть краше. Ну, как теперь к этому Вадиму Андреевичу не накрашенной идти? Я сейчас выгляжу, как жена, уже вставшая с постели, но не дошедшая до ванной.
– Можно? – спросила я после короткого стука. Поскольку ответа не последовало, я просунула в проем голову. – Можно, Вадим Андреевич?
– Да, заходите! – он наконец-то меня и услышал, и увидел.
Почему он на меня так смотрит? Такое впечатление, что он бесится. Что я ему-то сделала?!
– Как провели ночь?
– Отлично, – нашлась я. – Моя мама печет чудные пирожки и взбивает восхитительную перину. Едва не проспала.
– Ваша мама в Венанаеба… Черт, – он смутился и заглянул в свой ежедневник. – В Ве-на-ляби-наяль-бе. Пресвятая Богородица, это у вас, как у нас – Дубровка?
– Я из ваших, а не из ихних, – обиделась я за папу. – А в остальном вы правы. Пришлось всю ночь просидеть на загаженном голубями чердаке, и сейчас чувствую себя, как после состоявшейся во всех отношениях гулянки. И я не знаю, что мне делать дальше…
Пока говорила, все пыталась заглянуть в ежедневник, из которого он почерпнул название выбранной папой для постоянного места жительства деревеньки. Но по мере того, как заканчивала, мои глаза наполнялись водой и почерк Вадима Андреевича стал расплываться.
По привычке пошарив по карманам, я ничего не нашла. Когда же вытерла глаза ладонями, передо мной лежал платок. Чистый, белоснежный, как из рекламы «Тайда». Осторожно стянув его со стола, я зажала платок в кулак и посмотрела на Вадима Андреевича.
А он, склонившись над столовой тумбой, выдернул из пачки лист бумаги.
– Пишите заявление.
– О чем?
Опять этот взгляд. Кажется, я его сильно разозлила пистолетом.
– О том, что три последних дня вашей жизни очень сильно отличаются от всех предыдущих. Обязательно укажите, нравится вам это или нет. И еще одно. Вы, как я понимаю, человек высоких понятий. Например, не считаете возможным поступать с другими так, как они поступают с другими…
– Я ошибалась, – как можно тактичнее перебила его я. – Я хочу, чтобы кто-то ответил за эти три моих дня.
– Насколько сильно хотите?
– Очень хочу! – кажется, я даже сжала зубы.
– Посадить бы их, правда?
– Поглубже! – воскликнула я, понимая, чего добивается прокурор. – Вы хотите, чтобы я сделала заявление с просьбой привлечь виновных к уголовной ответственности?
– Максим рассказывал мне, что вы умная женщина…
Максим рассказывал, что я умная женщина?? А Максим рассказывал, как…
Стоп. Максим же!..
– Вадим Андреевич, Максима…
– Я знаю, – неожиданно, чем привел меня в замешательство, перебил он. И поправил на шее галстук. Было очевидно, что он ему мешал, как петля на смертнике, поэтому жест у него получился такой, словно, торопясь крикнуть народу правду, он удерживал веревку рукой. – Я знаю, что случилось с Максимом. Можете написать и это.
– И образовать для него статью о нападении на сотрудника милиции?! – возмутилась, дико усмехаясь, я. Боже, что делают с женщинами три дня свободы от всех обязательств… – Никогда.
И удивилась, когда Вадим Андреевич улыбнулся и внимательно стал обшаривать взглядом мое лицо. Не ноги, заметьте, не грудь и не задницу. Лицо!
– А вы гораздо умнее, чем представлял мне вас Максим. Вы не сделаете ему вреда, можете мне верить. Впрочем, не хотите, не пишите. Это не суть важно, – и придвинул ко мне лист с собственным «Паркером». Наблюдая за моей нерешительностью при написании стандартной «шапки» заявления, качнул головой. – На имя областного прокурора пишите.
И я написала. Исписав первый лист, попросила второй. Когда закончился он, стала вымогать третий. Он не протестовал, напротив, вынув из стола всю пачку, положил ее передо мной. Пока я издевалась над золотым пером, держа его пальцами с грязными ногтями, он заварил чай и откуда-то достал бутерброды с колбасой.
Не понимаю, почему все так боятся прокуратуры? Тут дают свои золотые перья, наливают чай, не чета кафешному кофе, кормят вкусными булочками… И, стоит только попросить, тут же угощают сигаретой. Нет, если я выживу и мне доведется получить повестку из прокуратуры – лучше, конечно, не получать, – бояться и стучать коленями, как в УБОПе, я уже не буду. Здесь мило.
– Что мне делать теперь? – бодро спросила я, понимая, что процесс пошел.
– Ничего, – он подтянул к себе пачку, из которой угощал меня, и вытянул сигарету. – Идти домой.
– Что значит – идти домой?.. – У меня померкло в глазах, и я оборвалась на полуслове.
– Как бы вам объяснить… – он посмотрел на потолок, разыскивая там ответ на мой вопрос и, по всей видимости, найдя. – Сейчас выходите, садитесь на троллейбус номер девятнадцать, доезжаете до остановки «Автопарк», выходите и поднимаетесь в квартиру сорок четыре дома восемнадцать по улице…
– Я знаю, где живу! – забыв, где нахожусь, взревела я. – Вы что, не понимаете?! Меня там ждут!..
– Вас там ждет порядком соскучившаяся квартира, – он щелкнул зажигалкой. – Идите спокойно, примите душ, отдохните, поешьте по-человечески. Вас никто не тронет.
Он что, издевается?
– А… потом что?
– За вами приедут.
Я едва не упала со стула. Спасибо за помощь, Макс. «За мной приедут». Как это мило. Наверное, к подъезду подкатит «воронок», оттуда выскочат двое в штатском и придут. За мной. Москву я увижу лет через десять с конфискацией, въеду в нее со справкой об освобождении, со стрижкой «каре» и коротко постриженными ногтями. Перейду с «Собрания» на «Беломор», перестану замечать, что разговариваю матом, и каждый понедельник буду ходить отмечаться к избитому мною младшему лейтенанту в РОВД.
