Пушкин вынул блокнот, сделал записи в таблице и расставил точки на паутинке.
– Математика вычислила убийцу? – с интересом спросил Преображенский.
– Пока нет… Павел Яковлевич, ленточки сравнили?
Из ящика рабочего стола, как из сундука сокровищ, появилась парочка шелковых полосок, алых, как свежая кровь.
– Вы не поверите, но эти ленточки отрезаны от одного куска, – сказал доктор, прикладывая срезы. – Убедитесь.
Действительно, линия отреза одной ленточки точно совпала с краем другой.
– А вот где купили, не спрашивайте, – предупредил Преображенский. – Все лавки, торгующие тесьмой и лентами, обойти надо… Извините, мне не под силу…
Такого подвига Пушкин требовать не мог, хотя ему и хотелось.
– Что с этикеткой и кусочком пепла? – спросил он.
– Сами смотрите, – ответил доктор, передавая пузырек.
Очищенная наклейка была сильно ободрана, но сохранила надписи. На верхней части можно было разобрать остатки слов, напечатанных черной типографской краской: «…тека» и «…медовского».
– Аптека кого? – спросил Пушкин, полагаясь на врачебные знания доктора, чтобы самому не проверять по ежегодникам.
– Думаю, Демидовского… Был такой аптекарь лет двадцать назад. Хорошая репутация, порошки смешивал чисто и точно…
– Как его звали?
– Вот уж не помню. Говорили: «Послать горничную в аптеку Демидовского за каплями или пилюлями». Имя знаменитому человеку не нужно.
– Кому оставил дело?
– Не знаю… Давно уже нет той аптеки и аптекаря. Держал заведение на Якиманке… А вот запись, кому выдано лекарство, узнать невозможно.
На хвостике от черной линии, на которой аптекарь вписывает фамилию покупателя, осталось только: «…ов». Остальное было сорвано.
– Каким чудом удалось очистить этикетку? – спросил Пушкин, разглядывая пузырек.
– Пустяки, – ответил доктор. – Была замазана угольной пылью… Запачкали недавно, пыль не успела въесться. Чуть потер – и готово. Сам не ожидал… Кстати, остатки аконитина высыпал, внутри вымыл, можете пузырек забирать…
Хранилище яда перекочевало в карман сюртука чиновника сыска.
– Кусочек пепла смогли восстановить?
– Пепел сгорел, – ответил Преображенский. И поспешил объяснить: записи проявляются за считаные секунды, если нагреть пепел над свечой на медной решетке. Что и было сделано. Но пепел сгорел окончательно.
– Три слова в три строчки, как остатки фраз… Вот они. – Доктор передал серый листок рецепта, на обратной стороне которого записал: «преступление», «платить» и «неизбежно». – Что сие должно означать?
– Шантаж, – ответил Пушкин. – Кто-то узнал о преступлении, требует деньги за молчание, или возмездие наступит неизбежно.
– Вот уж никогда бы не подумал, что мои скромные опыты приведут к такому результату, – ответил Преображенский, чрезвычайно довольный ролью, какую ему довелось сыграть. В тайне души ему хотелось вновь услышать лестное сравнение с великим Лебедевым.
Скромное желание доктора Пушкин, конечно, не обманул. Чем окончательно воодушевил его.
– Оставьте письмо с запиской. Быть может, что-то еще обнаружу, – попросил он.
Такой просьбе чиновник сыска отказать не смог.
* * *
– Даже думать не смей, – сказал Ванзаров, легонько ткнув Зефирчика в живот.
– Пухля, ты ничего не понимаешь! – откашлявшись, заявил ангелочек. – Я влюбился так, как не влюблялся никогда… Она невероятная… Прекрасная… И какой ум!
Ванзаров на собственном опыте убедился, каким опасным умом обладала мадам Керн. Зефирчика просто проглотит и не подавится.
– Не говори глупости. Мы идем к твоей избраннице, четвертой по счету и последней, – сказал он, крепко встряхнув товарища. – Ты сразу делаешь предложение. Просто говоришь: прошу осчастливить меня до конца дней, став моей женой… И больше никаких глупостей.
Они стояли у парадных дверей доходного дома, в котором проживало семейство торговца мебелью, господина Недыхляева, у которого на выданье имелась дочь Ксения. Но Зефирчик продолжал упираться.
– Нет, Пухля, не уговаривай совершить безумный поступок, – заявил он. От человека, который совершал только безумные поступки, это прозвучало немного странно. – Хочу, нет, я сделаю предложение прекрасной Агате… О, какое это будет счастье!
Бить Зефирчика бесполезно, тут нужны другие методы.
– Изволь, делай мадемуазель Керн предложение, – сказал Ванзаров, отбрасывая локоть друга. И даже отошел на шаг, как будто давая полную свободу.
Такая перемена Зефирчика насторожила.
– А что это ты так это вдруг? – спросил он, стараясь заглянуть в душу Ванзарова ангельскими глазками. Но не увидел там ничего.
– Представляю, как обрадуется дядюшка, когда узнает, кому сделал предложение.
– А почему он обрадуется? – тревожно спросил Зефирчик.
– Почему бы не обрадоваться статскому советнику, если любимый племянник хочет жениться на бывшей воровке, ставшей секретным агентом полиции. Какая чудесная будет семья: она будет воровать, иногда выслеживать злодеев, а ты будешь сбывать краденое на Сухаревке или Хитровке… Тебе там понравится, поверь. Будешь читать ворам лекции о торговле в Древнем Риме…
Зефирчик вздрогнул.
– Я не хочу… На Сухаревку, – проговорил он.
– Нет, брат, придется… Так что женись на мадемуазель Керн и будь счастлив… А я тебе уже не нужен. – Ванзаров протянул руку, как для прощания.
Вцепившись в руку друга, Зефирчик потянул его к дверям дома.
– Ну, чего стоишь, и так уже опоздали, – сказал он до крайности серьезным тоном. – Меня Ксения ждет… Что ты, в самом деле, шуток не понимаешь…
Увлекаемый Зефирчиком на парадную лестницу, Ванзаров шел и думал: какое счастье иметь характер легкий, как ветерок зефир…
…Семейство Недыхляева встретило молодых господ при параде. Отец надел сюртук с орденком, матушка облачилась в роскошный кринолин, вышедший из моды лет двадцать назад. Ксения свежа и привлекательна в платье, как из модного журнала. Зефирчик был так собран, не споткнулся и не свалил вешалку, торжественно представил своего друга, чиновника из Петербурга. Тут отец Недыхляев переглянулся с супругой Недыхляевой, что Ванзарову сразу не понравилось. И он не ошибся. Стоило войти в гостиную, как ему представили дорогую племянницу Зинаиду, цветок шестнадцати лет с глубоким вырезом и алыми губками. Ванзаров поклонился и уже знал, что предстоит нелегкий час, а то и два…
Ксения была отпущена в кабинет отца с Зефирчиком, которому требовалось сказать ей нечто важное. В ожидании, когда это нечто важное будет объявлено, родители и племянница пригласили Ванзарова к чаю. Чайный стол по английской моде накрыли между креслами.
