Огонь потух. Доктор снова стал тихим и незаметным служащим, для которого покой важнее всего. И только жалел, что позволил себе лишнее.
Пушкин не имел права требовать от него большего. Собрав заключения, обещал не упоминать его при докладе Эфенбаху. Повторное рассмотрение заключений затребует уже судебный следователь. Преображенский сделал вид, что ему все равно.
– Павел Яковлевич, в травяной настойке аконитин?
– Конечно, что же еще… Концентрация такая, что выжить невозможно… Не понимаю, как Бабанов мог выпить… Вкус у него, что ли, блины отбили? Настойка наверняка сама по себе горькая, но аконитин в таком количестве должен жечь ротовую полость ужасно… Нельзя не заметить разницу…
– Бабанов выпил за праздничным столом, девять свидетелей, – ответил Пушкин.
Доктор выразительно пожал плечами.
– Тогда категорически не понимаю. – Из ящика стола он вынул записки, которые были изучены вдоль и поперек. – Забирайте, мне их хранить незачем, должны быть в папке заведенного дела. Будьте добры передать фон Глазенапу.
Забирать Пушкин не спешил, а добавил письмо, которое получила Бутович.
– Не затруднит сравнить почерк с записками к сестрам Бабановым?
Как ни крепился Павел Яковлевич, но любопытно было сильнее. Забыв про печаль, он вооружился лупой и стал сравнивать буквы. Он был так сосредоточен на работе и так прекрасен в этой полной отрешенности, что можно было сожалеть, какой талант тихо гнил в полицейском участке Арбатской части. Только жалеть, увы, некому.
Отложив лупу, Преображенский повернулся к Пушкину.
– Помните, утром говорил про ловкого, но не слишком умелого химика?
– Автор кляузы для Астры Федоровны и письма от Юстовой для Гаи Федоровны.
– Вот-вот… Если вам нужно мое мнение, в чем я искренне сомневаюсь…
– Ваше мнение бесценно, – не менее искренне ответил Пушкин.
Доктор вздохнул, как ребенок, переживший обиду, и продолжил:
– Так вот, позвольте доложить, Алексей Сергеевич: вы имеете дело с жуликом, который настолько уверен в собственной неуязвимости, что не слишком старается подделывать разные почерки. Да, они отличаются, но не так, как постарался бы фальшивомонетчик высокого полета… Это работа дилетанта… Но дилетанта опасного. Если будет надо, он соорудит фальшивку серьезную… Хотя я могу и ошибаться…
Скромность Преображенского была вознаграждена комплиментами. Доктору было чрезвычайно приятно, хоть и скрывал радость в сердце.
– Что будете с этим делать? – спросил он.
– Пойду в баню, – ответил Пушкин, собирая бумажный ворох.
* * *
Помня заветы древних полководцев, что врага побеждает не число воинов, а военная хитрость, Ванзаров изменил диспозицию. Бой последний и решительный он не мог проиграть. Врагу, то есть Зефирчику, даны новые указания: с барышней не уединяться, быть на виду. Просить руки и сердца будущей невесты у родителей. Когда согласие будет получено и победа близка, не отходя далеко от Ванзарова, прямо в гостиной выпросить то же самое у барышни. После чего покинуть неразрушенный и неразоренный дом законным женихом.
Зефирчик окончательно присмирел и соглашался со всем.
Но и этого было мало. Ванзаров решил не выпускать удила, взяв инициативу сватовства на себя. Удача ему сопутствовала.
Банкир Берензон, Нил Александрович, представил дорогим гостям свое семейство из супруги и единственной дочери Анастасии. Поклонившись дамам, Ванзаров понял, почему Зефирчик оставил банкирскую дочку на крайний случай. Девушка была, как бы сказать помягче, не из писаных красавиц, зато с приданым. Так что выбирать не приходилось. Господин Берензон пригласил к столу, что было очень кстати. Заставив Зефирчика взглядом не прикасаться к вину, Ванзаров налил ему домашнего лимонада. Чем порадовал мадам Берензон: жених-то, кажется, непьющий, по нынешним временам редкость.
Понимая, что отступать некуда, Ванзаров так раздухарился, что первым предложил тост за здоровье и процветание семейства. Его вдохновляло отсутствие младшей дочери, старшей дочери, племянницы, кузины или свояченицы, которая хотела бы удачно выйти замуж. За чиновника из Петербурга. Чокнувшись с хозяином дома и сев на место, Ванзаров с купеческим размахом стал расписывать достоинства Зефирчика, который сидел тише воды ниже травы, не решаясь взглянуть на Анастасию. Наверняка воображал счастье семейной жизни, в котором красота жены – уж, поверьте, не главное. Иной раз бывает, чем смазливей жена, тем несчастнее муж.
Так вот… Кроме исключительно ума, трудолюбия, воспитанности и родства с начальником сыскной полиции Ванзаров упомянул образованность Зефирчика. Будущий муж владел древнегреческим, латынью (этим никого не удивишь), древнеегипетским, старофранцузским, староанглийским, каталонским, санскритом и итальянским. И прочими бесполезными в домашнем хозяйстве знаниями.
– О, как я обожаю итальянский! – сказал Анастасия, складывая ручки. – Какой прекрасный, певучий язык… Прочтите что-нибудь по-итальянски…
Зефирчик затравленно оглянулся на своего поводыря. И получил одобрительный кивок: от стишков беды не будет.
– Что же прочесть? – спросил он, стараясь не замечать, с каким умилением приглядываются к нему родители барышни: еще бы, заполучить такое счастье в семью…
– Что-нибудь романтическое! Страсть как люблю итальянские манеры…
Поперхнувшись, Зефирчик сказал, что прочтет один из сонетов Петрарки. Который великий гуманист Средневековья строчил, когда его возлюбленная померла, так и не выйдя за него замуж. Что говорит о многом…
Зефирчик начал в манере жуткого провинциального актера:
S’amor non è, che dunque è quel ch’io sento?
Ma s’egli è amor, perdio, che cosa et quale?
Se bona, onde l’effecto aspro mortale?
Se ria, onde sí dolce ogni tormento?
[25]Произношение у него было отменное, но как чтец – откровенно ужасен. Однако семейство внимало ему затаив дыхание. Под конец куплета Зефирчик воодушевился, вскочил и принялся размахивать руками… Тут бы Ванзарову насторожиться. Но его отвлек кусок копченой осетрины.
– S’a mia voglia ardo, onde ’l pianto e lamento?
[26] – продекламировал Зефирчик.
Войдя в раж, забыв, где и зачем находится, он схватил край скатерти и дернул в романтическом порыве. Рывок был столь успешен, что посыпались тарелки, блюда, супница, соусники, бутылки, графины, масленка и все прочее, что опрокинулось на господина Берензона и супругу. И на Анастасию, как же без нее.
