От этой безмолвной связи ее учащенное сердцебиение, казалось, замедлилось, грудь расширилась, больше не стянутая, а свободно трепещущая, когда Ларкира, успокаивая свою силу, открыла собственные мысли стоящей рядом Нии. И все это время Арабесса жертвовала плотью, чтобы прогнать демона сестры. Надежда, – прошептала магия Ларкиры. – Любовь.
– Найди в себе намерение, чтобы вылечить ее, – наставляли Ачак. – Убери ее боль с помощью своей магии. Тебе это под силу. Твой гнев наносит раны, а любовь затягивает их. Исцели свою сестру. Пой ей о своей любви.
Сначала звуки, исходившие из горла Ларкиры, получались тихими, едва слышное жужжание, но все же нежными, сердечными и красивыми. В них не было слов, только чувства – восхищение и благодарность, привязанность и решимость.
Ларкира сосредоточилась на кровоточащей ране на бедре Арабессы, пока она пела, желтые нити ее магии танцевали и вились в воздухе, лаская порез. Старшая сестра с облегчением выдохнула, когда кожа сошлась вместе. На мгновение шов засиял ярко-белым, вторя чистой воле и волнению, наполнившим сердце Ларкиры.
Стоило песне закончиться, как в комнате воцарилась тишина. Арабесса провела пальцем по красному шраму посередине бедра – единственное напоминание об имевшемся ранее порезе.
– Позже мы можем поработать над удалением шрамов, – сказали Ачак, но никто из девочек их не услышал. Арабесса и Ния уже заключили Ларкиру в объятия, все трое плакали, но на этот раз это были слезы радости. То событие стало началом. Как и сказала Арабесса, Ларкира продвигалась все дальше и дальше, совершенствуя свои умения.
Ларкира моргнула и оказалась в покоях Дариуса, он спал, его покрытая шрамами кожа притягивала взгляд.
«Как давно это началось? – мрачно размышляла она. – И почему? Неужели никто не пытался вмешаться? Противился ли Дариус? Мог ли он? Как он вообще был способен испытывать сострадание к своему народу и к той оборванке, которую встретил в Джабари, когда сам так страдал?»
Даже когда все эти вопросы проносились в голове Ларкиры, она знала, ответы не имеют значения. То, что она собиралась сделать, вызовет подозрения, но в тот момент ее это почти не волновало.
Она вылечит его, как научилась когда-то.
Может, это и не ее дом, но чувство вины за бездействия во время ужина терзало ее. Ее поведение, когда он чуть не умер, казалось непростительным. Вот как она загладит свою вину перед ним. Защити, – заурчала магия в ее венах.
«Да, – согласилась Ларкира. – Я должна».
Сделав глубокий вдох, Ларкира потянулась к любви, которая всегда будет освещать мрак, – любви к своей семье – и снова призвала свою спокойную песню.
Звуки слетели с ее губ, на этот раз вперемешку с обещанием. «Я положу конец твоим кошмарам, – поклялась она. – Ибо стану последним ураганом, который сотрясет эту крепость».
Пока Ларкира плела свою магию, чтобы снова наполнить комнату, осветить ее новыми, более теплыми оттенками, она не отрывала взгляда от спящего лорда, разглядывая свидетельства его мучений, подтверждение того, что его вынуждали творить с собой чудовищные вещи.
Уверенно и настойчиво она извлекла из своей крови больше силы и частичек души, чем когда-либо отдавала, чтобы стереть прошлое, от которого не должен был страдать человек, подобный Дариусу. Для этого Ларкире понадобилась вся ее энергия. Пока она пела свое заклинание, ее голова казалась легкой, свободной. Ноты обвивались одна вокруг другой, имитируя текстуру старой кожи, которая восстанавливается и выравнивается сама по себе. Они сплелись воедино и разделились на три завитка звуков, которые Ларкира пустила по каждому из шрамов молодого лорда. Отметины наполнились светом, прежде чем исчезнуть с его тела. И все же некоторые из них были настолько глубокими и старыми, что Ларкира смогла превратить их лишь в узкие, обесцвеченные метки, все еще свидетельствующие о его страданиях.
Закончив, Ларкира откинулась на спинку стула и сделала несколько глубоких вдохов, успокаивая собственное головокружение, возникшее по мере того, как затихал ее голос. Ее тело устало – странное ощущение для кого-то столь могущественного, как она. Даже горло слегка болело, но это было ничто по сравнению с тем, через что прошел Дариус.
«Пусть это принесет тебе новый покой», – подумала она, убирая выбившуюся прядь его рыжих волос.
Ларкира долго сидела вот так, ее суставы болели от заклинания, пока она смотрела, как Дариус спит, а затем заставила себя спеть последнюю песню, тихую мелодию своего дома:
Золотой огонек средь летней травы
Взметает остатки зеленой листвы.
Солнце рядом с тобой, наверху и вокруг,
Все пороки тебе прощает, мой друг.
Отдохнет пусть скорее душа твоя,
Боги помогут, всегда любя.
Навечно с нами их дар живет,
Тепло и любовь нас всех спасет.
Долго не жди, веки сомкни,
Все сны запомни и сохрани.
Свет всегда будет с тобой,
Не даст душе скрыться за тьмой.
Ее голос затих, как ветер, дующий на пшеничных полях за пределами Джабари. Не обращая внимания на протесты собственного тела, Ларкира встала.
Она бросила последний взгляд на спящего лорда, его некогда изуродованную кожу, теперь ставшую гладкой.
Затем так же, как и появилась в его крыле, призрак, завернутый в пузырь невидимой песни, она ушла. Лишь щелчок двери спальни Дариуса стал единственным свидетельством того, что девушка хотела исправить искалеченное прошлое, преисполненная решимости создать совершенно новое будущее.
Глава 19
Проснувшись, Дариус подумал, что плывет по поверхности спокойного, непривычно безмятежного и теплого озера. Подобное ощущение он испытывал лишь тогда, когда Лаклан озаряло солнце, небо сияло голубизной, а оба его родителя пребывали в добром здравии. Прошлое, которое казалось забытым сном, воспоминанием другого ребенка. Дариус изо всех сил старался сохранить это ощущение, когда его глаза сфокусировались на окнах спальни, на вспышке молнии за ними и крупных брызгах дождя на стекле. Иногда погода безумствовала настолько, что ночь и день сливались в единое целое, а утро было таким же темным, как полночь. Единственным способом определить течение времени были песочные часы рядом с кроватью Дариуса – только рассвело. Он со стоном перевернулся, желая глубже зарыться в простыни, но впервые за долгое время Дариус не чувствовал усталости. На самом деле он чувствовал себя довольно хорошо: он отдохнул, его мышцы расслабились от любых страданий или боли.
Осознав это, он резко выпрямился.
