Даже относительно богатые землевладельцы подвергались риску в случае сильных дождей и засух, но, как и крестьяне, они оставили совсем мало записей о своей повседневной жизни. В середине XVI века, спустя век после окончания Столетней войны, Жиль де Губервиль, «псевдокрестьянин, хозяин небольшого поместья Ле Мениль-о-Валь в часе ходьбы от Шербура в Нормандии», оставил нам свои записи
[93]. Губервиль был типичным для своего времени человеком, за исключением того, что в течение двух с лишним десятилетий вел дневник, в котором отразил захватывающую картину жизни в обширном имении, обеспечивавшем себя необходимым пропитанием. Он и его крестьяне пользовались простейшими технологиями, и им приходилось постоянно оплачивать услуги кузнеца, поскольку хрупкие сошники плугов ломались о каменистую почву. Губервиль был довольно успешным и прагматичным фермером, не слишком полагавшимся на суеверия. Например, он не сеял зерно в полнолуние, как это делали многие фермеры. В 1557 году его увлекло учение Нострадамуса о сроках высаживания растений, но урожай 1558 года оказался весьма посредственным, и книга Нострадамуса была отправлена на полку. А сам Губервиль переключился с зерна на другую продукцию.
Как и все прочие, Губервиль чередовал на своих полях злаки, разнотравье и пар, а также сеял горох, чтобы восстановить плодородие почвы. Он пытался использовать различные удобрения, но это не помогло повысить урожайность. Весь хлеб, выращенный с помощью почти дармовой рабочей силы, съедал или он сам с семьей и работниками – или грызуны в его амбарах. Прибыль Губервиль получал от разведения животных, особенно крупного рогатого скота, лошадей и свиней. Его скот свободно бродил по ближайшим лесам, свиньи питались желудями. Кроме того, он за большие деньги продавал право выпаса скотины в лесу своим крестьянам. Губервиль не был изобретателем сидра, но знал секреты производства и употребления разных сортов. «Сидр восстанавливает жизненные соки и влагу», – писал ученый XVII века, который высоко ценил способность напитка сохранять живот «мягким и расслабленным, благодаря добротности паров»
[94]. Помимо этих целебных свойств, сидр держал людей в «скромности» и «умеренности». Губервиль тщательно ухаживал за 14 сортами яблок в своих садах, поскольку сидр в сравнении с загрязненными водами сельской местности был почти стерильным и потому гораздо менее опасным напитком. Сидр спасал от болезней и смерти. Губервиль знал: когда местный сидр заметно дорожал, крестьяне переходили на воду, и смертность сразу возрастала.
Архаичный мир Жиля де Губервиля был во многом автономным, а его идентичность была тесно связана не с благородными предками, а с землей, на которой он жил вместе с крестьянами. Своих прародителей он чтил лишь по одной причине: они оставили ему в наследство налоговые льготы. Учитывая постоянную угрозу болезней, голода и смерти, неудивительно, что жизнь по большей части вращалась вокруг обильной еды и питья. Пузатый, с грубым красным лицом, Губервиль, как и его современники-дворяне, потреблял неимоверное количество пищи. В его дневниковой записи от 18 сентября 1544 года говорится об ужине на троих, в который входили две нашпигованные курицы, две куропатки, заяц и пирог с олениной. Но большинство его поденщиков и пахарей жили в нищете и едва не умирали с голоду, когда случался неурожай, ведь зерно было их основной пищей. (За те 20 лет, на протяжении которых Губервиль вел дневник, такой катастрофический недород отмечался лишь однажды.)
* * *
Жиль де Губервиль и ему подобные спасали себя и своих людей, диверсифицируя хозяйство. Многие европейские общины того времени, особенно возделывавшие бедные почвы в таких местах как предгорья Альп и Пиренеев, не имели такой возможности. Подобно льдам Исландии и Норвегии, европейские Альпы представляют собой своеобразные индикаторы климатических изменений. Альпийские ледники постоянно движутся в сложном танце, от десятилетия к десятилетию наступая и отступая, бросая вызов историкам и гляциологам, пытающимся расшифровать их узоры. Мы знаем, что после 1560 года, когда в Европу пришли холода и сырые летние сезоны, горные ледяные щиты продвинулись гораздо дальше своих нынешних границ
[95]. После 1560-х участившиеся низкие индексы САО сформировали устойчивые антициклоны над Северным морем и Скандинавией.
Жизнь в Альпах всегда была нелегкой: там было «множество бедных людей, все они грубы и невежественны». Путники избегали мест, где «лед и мороз обычны с момента сотворения мира». Случайный путешественник, рискнувший отправиться в горы, видел нищету и страдания тех, кто жил на скудных землях в тени ледников.
Четвертого августа 1546 года космограф Себастьян Мюнстер ехал по правому берегу Роны к перевалу Фурка в Альпах, где хотел изучить проход через горы. Внезапно Мюнстер наткнулся на «огромный массив льда»: «Насколько я мог судить, он был толщиной в две или три пики, а ширина его была сравнима с дальностью полета стрелы из хорошего лука. В длину он тянулся далеко вверх, так что конца его не было видно. Это зрелище напугало бы любого, особенно жуткими были две глыбы размером с дом, отделившиеся от основного массива». Вода, вытекавшая из ледника, была кипенно-белой, и в ней было так много осколков льда, что лошадь не смогла преодолеть поток. Мюнстер добавляет: «Этот ручей знаменует начало реки Роны». Он переправился по мосту, построенному прямо над ее истоком.
Регион альпийских ледников.
В 1546 году Ронеглетчер (Ронский ледник) представлял собой огромное скопление льда, фронт которого имел высоту 10–15 м и ширину не менее 200 м. В наши дни язык ледника очень тонок, его высота и ширина намного меньше, чем во времена Мюнстера. Теперь ледяной щит начинается высоко в горах, а поток, который превращается в Рону, течет через узкое ущелье и несколько водопадов. Мюнстер подъехал к леднику верхом, а сегодня до него нужно долго карабкаться в гору. С XVI века ландшафт полностью изменился, но даже на фотографиях, сделанных всего сто лет назад, ледник выглядит гораздо больше нынешнего, несмотря на его постоянное медленное отступление. В разгар малого ледникового периода, между 1590 и 1850 годами, Ронский ледник представлял собой еще более внушительный массив льда, до которого легко можно было добраться на лошади и который заканчивался огромным языком, растянувшимся по равнине.
Шамони, ныне роскошный курорт в долине реки Арв с видом на Монблан, в XVI веке был безвестным нищим приходом в «бедной стране бесплодных гор, где всегда льды и морозы… полгода там нет солнца… зерно собирают в снегу… и оно такое заплесневелое, что его нужно прожаривать на печи». Поговаривали, что даже животные отказывались от хлеба из местной пшеницы. Община была настолько бедна, что «стряпчих или юристов не было и в помине». Из-за низких температур и глубокого снега постоянную угрозу представляли лавины. Зимой 1575/76 года погодные условия были настолько плохими, что заезжий батрак описывал деревню как «место, покрытое льдом… многие поля полностью сметены, а пшеницу сдуло в леса и на ледники». Льды подошли так близко к полям, что представляли угрозу для урожая и время от времени вызывали наводнения. Сегодня местные земельные угодья отделены от сильно уменьшившегося ледника барьером из скал. Высокие пики и горные снега представляли собой великолепное зрелище. Путешественник Бернар Комбе, проходя через Шамони в 1580 году, писал, что горы «белы от величественных ледников, которые по меньшей мере в трех местах тянутся почти до равнины».
