Ночь Октябрьского переворота… В парадном колонном зале Смольного – Второй съезд Советов. На трибуне охрипший меньшевик Абрамович пытался усовестить зал:
– «Аврора» бомбардирует Зимний дворец, где заседает законное правительство. Нам нужно вмешаться… Сказать свое властное слово. Нам надо прекратить кровопролитие!
Пошел третий час октябрьской ночи… На трибуне Каменев. Объявляет:
– Зимний взят! Временное правительство низложено!
Зал взрывается аплодисментами.
Свершился великий переворот, наложивший неизгладимую печать на весь двадцатый век.
Потом был сон усталых победителей. Троцкий вспоминал:
«Мы с Ильичом легли на полу. Кто-то постелил одеяла, подушки. И мы лежали рядом. Под утро Ильич сказал: «Слишком резкий поворот от подполья к власти». И добавил почему-то по-немецки: «Кружится голова».
Вообще-то, у Ильича голова не должна была кружиться. Потому что все происходило по законам его любимой Великой французской революции. Как и в Париже, в России в феврале семнадцатого года к власти пришла крупная буржуазия – русские жирондисты. Как и в Париже, они захотели на этом Революцию закончить. Но Революция – неуемная дама. Революция продолжалась, как и в Париже.
И вскоре они, как и жирондисты, оказались один на один с революцией гнева и мести темных низов. И как в Париже якобинцы-большевики, сумели стать вождями этой революции. Они захватили Петроградский Совет, как якобинцы захватили Парижскую коммуну. И, опираясь на подчинявшийся Совету Петроградский гарнизон, вскоре захватили власть, как это сделали якобинцы, опираясь на подчинявшуюся Коммуне Национальную гвардию.
В Смольном в плохо освещенной комнатке вокруг стола собрался большевистский ЦК. Каменев сказал:
– Если мы имели глупость взять власть, придется формировать правительство.
– Как назвать наше правительство? Только не министрами, это гнусное название…
И тогда Троцкий предложил именовать большевистских министров народными комиссарами. Совет народных комиссаров…
– Да-да, это превосходно, это пахнет Революцией! – воскликнул Ильич. Но главное для Ильича – это пахло Великой французской Революцией. Ибо Ленин был русский якобинец. Не понимая этого, нам не понять многие события первых лет большевистской власти.
В истории русского революционного движения до Ильича было несколько истинных якобинцев.
Комнаты Зимнего дворца после октябрьского штурма
Ближайший соратник Ленина – Бонч-Бруевич – вспоминал, с каким одобрением относился Владимир Ильич к Ткачеву. Русский якобинец Ткачев верил в успех заговора небольшой организации героев. Верил, что они, захватив власть в России – стране тысячелетнего самодержавия и покорности, смогут повести народ в социалистический рай. Правда, будет сопротивляться темная масса – наследство старого мира, так что придется уничтожать. На вопрос о том, сколько надо будет уничтожить людей во имя строительства светлого будущего, Ткачев ответил как истинный якобинец:
«Нужно думать, сколько их можно будет оставить..».
Еще один знаменитый якобинец – Нечаев, убийца студента Иванова, прототип Верховенского из «Бесов» Достоевского. Нечаева заклеймило тогда все русское революционное движение.
А как относился к нему Ильич?
Историческое решение о вооруженном восстании на заседании ЦК РСДРП(б) 23(10) октября 1917 года. Владимир Пчелин. Первая треть XX в. ГИМ
Читайте воспоминания того же Бонч-Бруевича. «Титан революции, пламенный революционер» – так называл Ленин Нечаева.
«Титан революции» Нечаев написал воистину якобинский Катехизис революционера.
«Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией… Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком, и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира… Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему…»
Под этими словами мог подписаться и Марат!
И, наконец, Зайчневский. Он очень интересовал Ильича. Молодой Ленин много беседовал о нем с его соратниками. Зайчневский написал самую кровавую прокламацию в русском революционном движении.
«…Мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито французскими якобинцами в девяностых годах восемнадцатого столетия…»
Зайчневский
«Выход из этого гнетущего, страшного положения, губящего современного человека… один – революция, революция кровавая и неумолимая, революция, которая должна изменить радикально все, без исключения, основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка. Мы не страшимся этой революции, хотя знаем, что прольется река крови, что погибнут невинные жертвы, мы предвидим все это и все-таки приветствуем ее наступление. Мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, желанная… Скоро придет тот день, когда мы распустим великое знамя будущего, красное знамя, и с громким криком: «Да здравствует всемирная социальная и демократическая республика России!» двинемся на Зимний, чтобы истребить живущих там…»
Со смертью Зайчневского, как говорили его сподвижники, «русское якобинство умерло». Но Мицкевич, его главный последователь, добавлял: «…чтобы воскреснуть в новом виде в русском марксизме… – в большевизме».
Ленин тоже гордился своими якобинскими корнями.
«Без якобинской чистки нельзя произвести хорошую буржуазную революцию, а тем более социалистическую… Без якобинского насилия диктатура пролетариата – выхолощенное от всякого содержания слово», – писал Ильич. «Шаг вперед и два назад».
Вон он яростно, страстно разговаривает с социал-демократом Валентиновым: «Они (меньшинство ЭР) обвиняют нас в якобинстве, бланкизме и прочих страшных вещах. Идиоты, жирондисты, они не могут даже понять, что таким обвинением делают нам комплименты».
От ража у Ленина краснели скулы, глаза превращались в острые точки.
«…Отношение именно к якобинству разделяет мировое социалистическое движение на два лагеря – революционный и реформистский».
