Троцкий сказал: «Да, у нас не было поводов их арестовать. Но существовать с ними вместе было для нас невозможно».
Еще бы – они мыслили!
В том же двадцать втором году один из руководителей ЧК, Агранов, пояснил: «В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь!»
Чтобы ожечь, потребовался символ.
Это был знаменитый поэт, который, как и Шенье, посмел не скрывать своих убеждений… Еще до революции он писал:
Умер водитель народов, Атрид, —
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор —
Жить, потерявши царя!
Как звучали эти строки Гумилева после гибели царской семьи…
Поэта арестовали по обвинению в заговоре Таганцева. Участники заговора будто бы хотели вслед за Кронштадтским восстанием устроить восстание в Петрограде.
«Будто бы» – потому что уже тогда появилась версия, что никакого заговора Таганцева не существовало…
Тогда что же было?
Обратимся к первоисточникам, то есть к учителям-якобинцам. Вспомним, что придумал фактический глава Революционного трибунала Фукье-Тенвиль, воскресить которого так мечтал Владимир Ильич.
Фукье предложил создавать провокационные заговоры – заговоры, которых не было. В них вовлекали несчастных, чтобы потом иметь основания отправить их на гильотину. Так чистили тюрьмы и так избавлялись от неугодных.
Большевики тотчас заимствовали эту практику провокации.
Что такое знаменитая операция «Трест»? Это провокация, лжезаговор. Никакой реальной организации «Трест» не существовало. Ее придумали большевики для того, чтобы выманивать из-за границы врагов. И удавалось! Знаменитый английский шпион Рейли и наш Савинков попались на удочку, поверили, будто «Трест» существует. При помощи «Треста» они переправились в Россию, были здесь арестованы и погибли.
А наш последний царь… Он получал записки от неких заговорщиков, которые будто хотели его освободить. Но это тоже был очередной лжезаговор. Он был организован ЧК, чтобы иметь основания поторопиться с расстрелом царя.
Лже-заговоры стали обычной практикой ЧК. И скорее всего, таким лжезаговором, организованным ЧК, был и заговор несчастного Таганцева…
Гумилев поверил, участвовал и был арестован.
Теперь судьба знаменитого поэта должна была крепко «ожечь», устрашить интеллигенцию.
Трагическим, ключевым стал допрос Гумилева.
Следователь спросил: «Если бы началось восстание в Петрограде, вы были бы с заговорщиками?» Но поэт мыслит образами. Для него этот вопрос повторял знаменитую сцену – государь Николай Первый и Пушкин.
«Вы были бы на Сенатской площади, будь вы в Петербурге?» – спросил царь.
Пушкин ответил: «Был!»
© МИА «Россия сегодня»
Поэт Гумилев вслед за любимым Пушкиным благородно ответил: «Был!»
Но с Пушкиным говорил император, а с Гумилевым – якобинец, для которого поэт – классовый враг, признавшийся в умысле ниспровергнуть рабоче-крестьянскую власть.
Последовал желанный приговор – расстрел.
Теперь о расстрелах… Впоследствии историки с изумлением будут читать бесконечные ленинские «расстрелять». Но это тоже цитата, повторение бесконечных якобинских, робеспьеровских «на гильотину».
Во времена французского террора якобинцы соревновались в жестокости. И так же большевики.
Якобинцы сформулировали смысл кровавого соревнования в лозунге: «Гражданин! Все ли ты сделал для того, чтобы быть повешенным, если победит контрреволюция?» И когда Ильич пишет эти приказы о расправах над тамбовскими крестьянами, он вспоминает зверские расправы якобинцев в Вандее. Он видит Лион и связанных юношей, в которых стреляет пушка.
Потому что у нас то же: «Отступления нет. Впереди – победа или гибель».
Среди Великих князей, расстрелянных в Петропавловской крепости, был замечательный историк Великий князь Николай Михайлович. За свободомыслие в царской семье его насмешливо прозвали «господином Эгалите» – как революционного герцога Орлеанского.
Как якобинцы отправили своего Эгалите на гильотину, большевики приговорили нашего Эгалите к расстрелу.
Узнав о приговоре, Горький и Академия наук просили Ленина помиловать его. Напомнили Ильичу, какой замечательный, либеральный историк Великий князь Николай Михайлович. Ильич ответил насмешливо: «Революции не нужны историки».
Эту фразу порой объявляют легендой. Уверен, она была. Ибо это не просто фраза, а очередная цитата из столь любимых Ильичом якобинцев. Когда приговорили к гильотине великого Лавуазье, он попросил главу Революционного трибунала немного отсрочить казнь: «Я нахожусь сейчас на пороге открытия, важного для науки. Отсрочка требуется небольшая – всего неделя… Обещаю успеть, гражданин».
Председатель трибунала ответил по-якобински: «Революция не нуждается в твоей науке».
Ильич лишь заменил слово в своем насмешливом ответе. Но он ошибся. Трагически ошибся.
Революции очень нужны историки!
Они могли бы напомнить забывчивым Ильичу и его соратникам непреложный закон всякой великой революции.
Его сформулировал на эшафоте несчастный жирондист Верньо:
«Революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей. Берегитесь, боги жаждут!»
Не береглись. И через двадцать лет – революция не забывчива – начнется поголовное истребление всех действующих лиц Революции, о которых я рассказывал.
Рыков, Каменев, Зиновьев, Лацис, Петерс и т. д. – вся большевистская ленинская гвардия пойдет к расстрельной стенке.
И Бухарин – «Бухарчик», как нежно звал его Ильич, «любимец партии», – будет тщетно напоминать полуграмотному Клименту Ворошилову об уроках Французской революции, о судьбе якобинцев!
Ромен Роллан считал, что Бухарин похож на Камиля Демулена. Прав – очень похож. И как якобинец Демулен, Бухарин будет писать в тюрьме, как страшно, оскорбительно для него, революционера, заточение в революционном застенке!
И как Демулен, готовясь к смерти, будет мучиться – вспоминать о любимой жене и младенце, которых более не увидит!
Наш невеселый Театр Революции мы постараемся завершить доброй сценой.
В день двухсотлетия Французской революции они танцевали вдвоем.
Они были потомками родственников Марата и Шарлоты Корде.
