В следующий раз турки не будут пытаться отнять у меня Русь, которая уже как две сотни лет кормит мой народ. И неплохо кормит».
Девлет-Гирей снялся из лагеря настолько стремительно, что даже не взял с собой личные вещи и казну, поскольку они занимали вместе целых четыре тяжелые повозки.
Энвер-паше доложили, что татары бросают их на произвол судьбы только тогда, когда Девлет-Гирей со своей охраной покинул лагерь. Сначала главный турок пришел в ярость, но потом понял, что попал в ловушку и попытался спасти свое воинство. Он приказал будить всех пехотинцев, строиться в походные колоны и тихо уходить. Всю обслугу турки решили бросить в лагере. Даже имамов не захотели брать с собой, предоставив им самим решать, как добираться обратно до Истамбула.
Турецкий начальник был высокомерен, но не глуп. Он рассчитывал, что если ему удастся вовремя переправиться через протекающую недалеко реку Нара, а потом перебраться на правый берег Оки, то можно будет добраться до оставленной возле Сенькиного брода части обоза и пуститься вместе с ним в обратный путь к Кафе.
Наступил рассвет. Всю ночь лазутчики из числа казаков следили за передвижением противника, и теперь Воротынский знал, что ему делать.
Воевода Большого полка с тяжеловооруженными всадниками помчался вслед за уходившими отрядами конных татар. Казаков и немцев Фаренсбаха он отправил преследовать уходящую к реке Нара колонну турецкой пехоты. Хворостинина определил с пехотой взять штурмом лагерь противника, в котором еще оставалась турецкая обслуга.
Всадники Воротынского галопом пошли по следам отряда Девлет-Гирея. В часе езды от лагеря они встретили первый татарский заслон. Заслон отчаянно держался в течение часа, но был полностью вырублен русскими всадниками.
Еще один татарский заслон задержал русских воинов только на полчаса.
Однако разрыв во времени между движущимися верхом татарскими и русскими отрядами был в шесть часов, а кроме того, татары взяли с собой сменных лошадей. Это преимущество позволило Девлет-Гирею первому подойти к построенному турками под руководством Ибрагим-бея мосту возле деревни Дракино.
По прибытию к переправе, хан увидел, что мост сожжен отрядом вятичей, подплывших к нему на стругах. Вятичи поставили струги на якорь посреди реки и повели из них пищальный огонь по татарам.
Времени для того, чтобы захватывать русские струги, мешавшие переправе на другой берег, не было, и хан повел свои отряды дальше, вниз по течению Оки, к Сенькиному перевозу. Там он спокойно переправился на другой берег и ушел с оставшимися у него двадцатью тысячами всадников в направлении Перекопи.
Воротынский послал вслед за татарами сторожей, чтобы они следили, не вернуться ли кочевники и не станут ли грабить окраины Московского царства. Сил преследовать в почти три раза превосходящие по численности татарские отряды у русских не было. Люди были измотаны почти непрерывными двухдневными боями, многие были изранены, просто голодны.
Воевода Большого полка постоял некоторое время возле Сенькиного перевоза, давая людям и лошадям отдохнуть, оставил у брода тысячу всадников под командой командира полка Левой руки князя Репнина и вернулся обратно, к переправе возле Дракино.
Хворостинин поутру повел свою пехоту к лагерю противника. К удивлению, его воинам сопротивления никто не оказывал. Лагерь был абсолютно пуст.
Странно было видеть, как на том месте, где вчера толпились десятки тысяч людей, остались только лошади, верблюды да тысячи телег, наполненных продовольствием, военными припасами, оружием. На центральной площади лагеря еще гордо развевались на ветру турецкие и татарские знамена.
Наконец, стрельцы поймали одного человека из числа обслуги, который грабил шатер Девлет-Гирея. Стали его допрашивать. Иллиодор, которого Хворостинин взял с собой в качестве толмача, выяснил, что это грек, которого турки взяли недавно в плен при захвате ими острова Кипр.
Грек охотно рассказал, что основная часть обслуги разбежалась по окрестным лесам, а вся турецкая пехота пошла по направлению к реке. Еще он сказал, что в одной из палаток сидит турецкий имам и стережет священные книги. Этим имамом был баба Ширази.
Хворостинин велел отправить грека, а заодно и имама в гуляй-город.
В турецком лагере он оставил небольшую команду под руководством Гордея Старого и Иллиодора, с тем, чтобы они приняли на учет находящееся в нем имущество, прежде всего провиант, а в помощь им оставил мужиков-ополченцев.
В лагере противника нашли богатые трофеи. Здесь были личные вещи хана и его приближенных. Две телеги были гружены ханским оружием и доспехами – мечами, луками, копьями, саблями, мушкетами и пистолетами. Все они были дорого украшены и ни разу не использовались в бою.
В одной из повозок нашли принадлежавшую Энвер-паше казну – двенадцать кожаных мешков золотых султаней. Мешки были крепко завязаны веревками, концы которых скреплены сургучом с оттиском печати турецкого султана. В другой турецкой повозке был большой сундук с драгоценностями – золотыми и серебряными украшениями, усеянными алмазами, рубинами, изумрудами. Кому их собрались дарить турки и за что, было непонятно.
Хворостинин приказал бывшему при нем Степану Литвину отвезти всю казну, драгоценности, ханское оружие и знамена прямо в Александровскую слободу, где располагалась опричная казна.
Сам же Хворостинин разбил свой полк на небольшие отряды и послал их ловить и бить турок и татар по окрестным лесам.
Судьба беглецов была отдана на откуп командирам отрядов.
Юрий Нечаев с приданными ему тремя десятками стрельцов обнаружил всего в паре верст от гуляй-города в сторону Серпухова, на одной из лесных полян, четыре турецкие осадные короткоствольные пушки со всем припасом. При них было полсотни пушкарей и полсотни охранявших их пехотинцев, в том числе два янычара на конях – высокопоставленный командир и его адъютант-чауш.
Турецкий командир в дорогих доспехах, надетых поверх вышитого золотом длинного халата и в чалме, накрученной поверх шлема-шишака, стал злобно кричать на своих подчиненных, явно требуя идти в наступление на стрельцов. Один испуганный пушкарь стал что-то робко возражать. Тогда командир приказал чаушу отрубить бунтовщику голову. Тот беспрекословно выполнил приказ начальника, и голова пушкаря упала на зеленую лесную траву, обагрив ее потоком крови.
Турецким командиром был ни кто иной, как Ибрагим-бей. Только сейчас его неимоверными усилиями четыре тяжелые осадные пушки с огненными припасами удалось довезти до Молодей. Янычаром же, выполнившим приказ турецкого главнокомандующего, был русский, родившийся под Ливнами Иван, сын Савелия. Впрочем, был он уже и не русским, и не сыном Савелия, а правоверным мусульманином, которого звали Балабан, что значило «храбрый молодой человек».
Нечаев скомандовал:
– Бей турок! Командира оставить в живых!
Раздался залп из пищалей: три десятка турок упало замертво на землю. Сам Юрий поразил пулею янычара-адъютанта на коне.
