Немцы подумали-подумали, да и дезертировали всем отрядом к пригласившим их на службу датчанам. Те денег платили больше и принципиально против мародерства не возражали. В рядах датской армии предприимчивый капитан вскоре дослужился до поста наместника своего родного острова Эзель, который уже некоторое время находился под власть Копенгагена.
После окончания военной кампании 1573 г. в Ливонии многие видные опричники были отправлены царем на службу по разным малозначимым местам. Например, Василия Григорьевича Грязного, одного из ведущих руководителей опричнины, отправили командовать небольшим гарнизоном в Нарву, а потом и вовсе охранять южные рубежи царства. Там он попал в плен к кочевникам. Татары хотели обменять его на сидящего в московском плену Дивей-мурзу, либо просили выкуп в сто тысяч рублей, но царь не соглашался.
В руководстве существовавших еще некоторое время опричных институтов остались совсем слабые люди.
Последним руководителем опричнины был думный дворянин Роман Олферов-Нащекин. Был он человеком малограмотным, но стал, по милости царя, хранителем печати опричный Думы, как тогда говорили, печатником, и еще долгое время возглавлял весь приказной аппарат опричнины – передавал дела в земскую Думу. Надо было также перевести людей в царский Двор, передать имущество и казну земским и выполнить большой объем другой управленческой работы.
Печатник, по заведенному в сыскном приказе порядку, продолжил дело против князя Воротынского, которое было на время отложено Малютой Скуратовым. Раскрутить это дело Олферову помог удачный случай.
После победы под Молодями царь снял с князя Михаила Ивановича Воротынского опалу: сделал главой Боярской думы, вернул во владение отобранный ранее город Перемышль.
В апреле 1573 г. Воротынский был назначен командующим «береговым» разрядом и возглавил Большой полк, который встал под Серпуховом. Однако тут с ним случилась маленькая неприятность, которая вскоре переросла в большую беду.
Воротынского обворовал в военном лагере его собственный слуга – утащил кошель с полтиной денег серебром. Вора поймали, кошелек нашли закопанным недалеко от палатки воеводы под деревом и вернули хозяину. За татьбу слугу отправили в Разбойный приказ. Там он, под пытками, рассказал, что украл деньги для того, чтобы купить себе потом мясную лавку в Москве.
Во время допроса с пристрастием слуга показал, что когда обыскивал вещи князя, то нашел в кармане его старого кафтана мешочек с травами, покрытый странной вышивкой и весь выпачканный в крови.
Палач из Разбойного приказа рассказал об этом факте своему коллеге в Александровской слободе. Тот передал услышанное Олферову-Нащекину. А уж печатник, как повелось, доложил Ивану Васильевичу, добавив при этом от себя версию, что Воротынский готовил заговор против царя-батюшки – хотел отравить его ядовитыми травами, которые и хранил в кармане кафтана, чтобы они постоянно были под рукой. А травы ему, будто бы, дала колдунья, да при этом еще научила шептать злые заклинания. Да еще и кровью черной кошки мешочек с ядовитыми травами окропила.
Царь, несмотря на всю свою набожность, ужасно боялся разных колдовских заклинаний и отравлений. Боялся не без оснований, поскольку яды были в то время самым эффективным инструментом в придворной борьбе за власть. А уж известие о том, что готовилось его отравление, поддерживаемое заклинаниями колдуний и использованием крови, повергло Ивана Васильевича в полную прострацию.
Царь вызвал Воротынского из Серпухова к себе во дворец в Александровской слободе и с ходу стал его обвинять:
– На тебя свидетельствует слуга, что ты хотел заколдовать меня и добывал для этого баб шепчущих, а еще носил при себе мешочек с ядовитыми травами. На том мешочке была вышита бело-красная роза.
Когда князь понял, о чем идет речь, он сразу вспомнил осажденный гуляй-город и Авдотью, которая сначала оторвала лоскут от подола своего сарафана, чтобы перевязать его рану, а потом дала мешочек-оберег с травами, предназначенными для остановки кровотечения. Он ее наказ использовать всю траву для приготовлен лечебной настойки, по забывчивости, не выполнил.
Рассказывать обо всем этом царю воевода не стал, поскольку тот все равно ему бы не поверили, а маленькую знахарку за ее лекарство от плохой сворачиваемости крови, без лишних разговоров, лишили бы жизни. Вместе с ним под пытки пошли бы князь Дмитрий Иванович Хворостинин, его жена Евфросиния, сестра Анастасия. Это были близкие Михаилу Ивановичу люди, и причинять им вреда он не желал.
Воротынский точно знал, что дело вовсе не в ядовитых травах и не в шепчущих бабах, а в желании царя конфисковать в казну его немалую вотчину и в зависти к победителю битвы при Молодях.
И тут Михаил Иванович вспомнил, что было вышито на обереге с лечебными травами, который ему дала Авдотья:
– В мыслях у меня не было отравить тебя, Иван Васильевич! – А мешочек тот подкинул мне, видимо, твой английский лекарь Элизеус Бомелиус. Он слывет колдуном и по его вине много невинных людей погибло. Например, жена твоя Мария Темрюковна. Лекаря своего тебе надлежит, царь, бояться, а не меня.
Эти слова, словно ножам, полоснули по сердцу Ивана Васильевича. Бомелиус действительно время от времени выполнял деликатные поручения царя. Царь надеялся, что об этом никто не догадывается, а тут ему прямо в глаза говорит об этом представитель рода Рюриковичей.
«Действительно, а почему на полученном в качестве доказательства вины князя мешочке с травами вышит герб Тюдоров? – подумал Иван Васильевич. – Кто-то хотел, чтобы следы указывали на то, что отравление происходило при содействии лекаря Бомелиуса?»
В то, что такую сложную игру с использованием на мешке с ядовитыми травами герба правящей английской династии затеял Воротынский, царь не верил. Воротынский был хорошим воеводой, но не мастером придворных интриг. Однако повод для того, чтобы поставить на место героя битвы при Молодях подвернулся хороший.
Царь впал в смертный грех гордыни и гневления и решил этим случаем воспользоваться. Он приказал пытать Воротынского, но не очень сильно. Оберег маленькой Авдотьи спас воеводу от немедленной смерти, которой первоначально жаждал Иван IV в отместку за якобы готовившееся на него покушение.
Как потом писал беглый князь Андрей Курбский в своем обличительном письме к царю, «пришли палачи со своим главным катом и мучили обвиняемого, а сам царь подгребал жезлом угли под тело».
Под пытками Михаил Иванович так ничего и не сказал. Наполовину мертвого Воротынского царь велел отправить в Кирилло-Белозерский монастырь в очередную ссылку. Как только полководца отвезли за три версты от Москвы, он от перенесенных мучений скончался – был князь уже в возрасте и слаб здоровьем.
Стойкость Воротынского под пытками помогла спасти семью Хворостинина. Однако сам герой битвы при Молодях оказался в царской немилости. Военная карьера Дмитрия Ивановича на длительное время оказалась «замороженной». Он все время проигрывал местнические споры с другими воеводами, которые не хотели служить под его руководством. Споры эти рассматривал сам Иван Васильевич. В местническом споре с Бутурлиным князя даже за упорство посадили на неделю в тюрьму и оштрафовали на огромные по тем времена деньги – 150 рублей.
