Не могу думать о вдовстве Ирва. Я представляю его одного, и мне становится грустно. Но я не опускаю руки. Сегодня, как, впрочем, и все последние восемь месяцев, я внимательно слежу за своим физическим состоянием. Это главное. Месяцы химиотерапии, которая чуть не убила меня, и разрушительные побочные эффекты второго лекарства, велкейда, пагубно сказались на моем организме. К счастью, новое иммуноглобулиновое лечение не такое изнурительное. Время от времени я даже могу провести несколько счастливых минут с Ирвом, детьми, внуками и друзьями, которые приходят в гости. Но кто знает, будет ли от этого лечения толк?
Мы уже встречались с доктором С., главой отделения паллиативной помощи Стэнфордского медицинского центра, – милой женщиной, на которой лежит огромная ответственность: помогать больным в конце их жизненного пути. Если доктор М. скажет, что иммуноглобулиновые препараты не работают, я, пожалуй, выберу паллиативную помощь и, в конце концов, ассистированное самоубийство. Я не готова к новым испытаниям. Но разве решение только за мной?
* * *
Когда наши дорогие друзья Хелен и Дэвид приносят нам ужин, я говорю им, что паллиативная помощь и ассистированная смерть – лучший выход, если мое нынешнее лечение окажется безрезультатным.
«Одно тело – один голос», – поспешно возражает Дэвид.
Мне приходит в голову, как уже не раз в этом году, что моя смерть, по существу, не только моя. Мне придется разделить ее с теми, кто меня любит, прежде всего с Ирвом, а также с другими членами семьи и близкими друзьями. Несмотря на то что друзья всегда были важной частью моей жизни, я несказанно удивлена заботливым вниманием, которое многие из них проявили, узнав о моей болезни. Какое счастье, что меня окружают такие чуткие и добрые люди!
Когда список телефонных звонков и электронных писем стал слишком длинным, я решила пойти на хитрость и написала коллективное письмо примерно пятидесяти друзьям. Вот оно:
Дорогие друзья,
Простите меня за то, что вместо индивидуальных сообщений я пишу это коллективное письмо. Я искренне благодарна каждому из вас за все, что вы для меня сделали за эти последние шесть месяцев, – за ваши визиты, теплые слова, открытки, цветы, еду и другие выражения любви. Без поддержки семьи и друзей у меня бы ничего не получилось.
По разным причинам мы отказались от химиотерапии и сейчас начинаем новое лечение – иммуноглобулинотерапию, которая не вызывает побочных эффектов химиотерапии, но, возможно, окажется менее эффективной. Насколько хорошо она работает, мы узнаем через пару месяцев.
Если и когда мне станет лучше, я свяжусь с каждым из вас лично, и мы назначим время для телефонного звонка или визита. А пока я хочу, чтобы вы знали: ваши мысли и, в некоторых случаях, молитвы согревают мое сердце и придают мне сил в той нелегкой борьбе за жизнь, которую я веду вместе с врачами из Стэнфордской больницы.
С любовью, Мэрилин
Честно говоря, я чувствую себя немного неловко из-за того, что отправила такое коллективное послание. Тем не менее я получила на него столько откликов, что ничуть о нем не сожалею. Наоборот, я даже рада, что все-таки разослала это письмо: теплые слова, которые пришли в ответ, – еще одна причина всеми силами стараться жить дальше.
Я часто вспоминаю об одном своем друге – французском дипломате. Сейчас он, как и я, тяжело болен. Однажды он сказал мне, что не боится смерти (la mort), но определенно боится умирать (mourir). Я тоже не боюсь самой смерти, но процесс медленного, ежедневного умирания часто бывает невыносим. Вот уже несколько месяцев я приучаю себя к мысли о предстоящей смерти. Раньше мы с Ирвом много размышляли о смерти и часто затрагивали этот вопрос как в нашей совместной преподавательской деятельности, так и в его книгах. Вероятно, именно поэтому я отношусь к этой идее достаточно спокойно. Некоторых друзей мое хладнокровие приводит в недоумение. Впрочем, иногда мне кажется, что спокойствие – это только видимость и что в глубине души я тоже охвачена ужасом.
Недавно мой колодец душевных страданий переполнился и вылился в яркое сновидение. В нем я разговариваю по телефону с подругой, и она сообщает мне, что ее взрослый сын умер. Я начинаю кричать и просыпаюсь, содрогаясь от рыданий.
В реальной жизни у этой подруги нет сына.
Так о чьей же смерти я плачу? Наверное, о своей собственной.
Глава 9. Лицом к лицу со смертью
Август
В 8 часов утра мы с Мэрилин приезжаем в клинику на иммуноглобулиновую терапию, где ей ставят капельницу. Все девять часов я сижу рядом с ней и внимательно наблюдаю за ее состоянием, опасаясь сильной реакции на лекарство. К счастью, она чувствует себя комфортно и большую часть времени спит. Никаких негативных реакций препарат не вызывает.
Мы возвращаемся из больницы и проводим божественный вечер дома. Мэрилин предлагает посмотреть первую серию старого сериала Би-би-си «Мартин Чезлвит» с Полом Скофилдом в главной роли, и я с радостью поддерживаю эту идею. Мы оба любим Диккенса (особенно я – Мэрилин все-таки ставит на первое место Пруста). Раньше я много путешествовал с лекциями. Куда бы я ни поехал – в другой штат или за границу, – я всегда находил антикварный книжный магазинчик и за годы собрал большую коллекцию его первых изданий.
Я внимательно слежу за происходящим на экране. Но, увы, персонажей так много, что я тут же начинаю путаться (последнее время у меня проблемы с распознаванием лиц). Мэрилин терпеливо объясняет, кто есть кто, – без нее я бы ни за что не разобрался. После того как мы выключаем телевизор, Мэрилин идет в гостиную и приносит первую часть «Мартина Чезлвита». (Все главные романы Диккенса были изданы в двадцати частях. Части выпускали раз в месяц и развозили на желтых телегах, которые мгновенно окружала огромная толпа.)
Мэрилин открывает первую часть и с большим воодушевлением начинает читать вслух. Откинувшись на спинку кресла и держа ее за руку, я мурлычу в экстазе, вслушиваясь в каждое слово. Это просто рай: какое счастье иметь жену, которая обожает читать вслух прозу Диккенса. Для меня это момент волшебства. С тех пор как мы были подростками, Мэрилин подарила мне бесчисленное множество таких моментов.
* * *
Но я знаю, что это всего лишь короткая передышка. Смерть никуда не делась. На следующий день я продолжаю искать помощи на страницах книги «Вглядываясь в солнце» и натыкаюсь на фрагмент про Эпикура (341–270 до н. э.), который приводит три ясных и убедительных довода против страха смерти. Первый довод гласит, что, поскольку душа смертна и погибает вместе с телом, после смерти у нас не будет сознания и, следовательно, страха. Согласно второму постулату, поскольку душа смертна и рассеивается после смерти, то смерть в конечном итоге есть ничто. То, что рассеялось, не может ощущаться, а все, что не ощущается, не имеет значения. Отсюда: «Когда наступает смерть, нас уже нет. Зачем бояться того, что мы не сможем почувствовать?»
Хотя оба аргумента кажутся очевидными, самый сильный отклик во мне вызывает третий постулат. Эпикур утверждает, что состояние небытия после смерти тождественно состоянию небытия, в котором человек пребывал до рождения.
