Двух деревянных японских собак, которые стоят в прихожей, мы купили на Портобелло-роуд в Лондоне в 1968 году. Мы уезжали из Англии после годичного творческого отпуска, и на нашем банковском счете оставалось ровно тридцать два фунта. Когда мы увидели собак – самец оскалил зубы, самка закрыла пасть (!) – я заподозрила, что они старые и ценные. Я спросила владельца магазина, что он о них знает, и он ответил, что забрал их у человека, только что вернувшегося из Азии. Мы предложили ему тридцать два фунта, которые еще лежали в банке, и он согласился. Они приехали к нам домой вместе с несколькими другими покупками и с тех пор были неотъемлемой частью нашего внутреннего ландшафта.
На полке в гостиной стоит древняя резная голова из Египта, которой когда-то затыкали канопический сосуд с органами покойного (желудок, кишечник, легкие или печень). Мы купили ее у парижского антиквара лет тридцать пять назад. В сопроводительном свидетельстве говорится, что она олицетворяет Амсета, одного из четырех сыновей Гора, египетского божества-покровителя. Мне нравилось разглядывать ее рыбьи глаза, обведенные черным. Хотя мы с Ирвом вместе никогда не ездили в Египет, несколько лет назад мне посчастливилось побывать там с нашей дочерью Ив и туристической группой из колледжа Уэллсли. Посещение музеев и мечетей в Каире, путешествие на лодке вверх по Нилу, осмотр пирамид и храмов пробудили во мне живой интерес к Древнему Египту.
По всему дому разбросаны материальные свидетельства нашего двухмесячного творческого отпуска на Бали – маски, картины и ткани, которые напоминают о месте, где эстетика – это образ жизни. Над камином висит большая резная маска – с выпученными глазами, позолоченными ушными раковинами и тонким красным языком, торчащим между страшных зубов. У подножия лестницы на второй этаж висит другая деревянная поделка с Бали: крылатый дракон, кусающий собственный хвост. Наверху – несколько балийских пейзажей со стилизованными птицами и листвой. На Бали часто изображают одни и те же сцены: все художники имеют право на один и тот же «оригинал», представляющий собой своеобразную визуальную мифологию.
Кому нужны все эти вещи? Они много значат для нас и хранят наши воспоминания, но это вовсе не значит, что наши дети захотят их повесить у себя. Когда мы умрем, истории, связанные с каждым из купленных нами предметов, исчезнут. Ну, может быть, не совсем. Мы до сих пор храним вещи, унаследованные от наших родителей – «бабушкин стол» или «веджвуд дяди Мортона».
[12] Наши дети выросли с этими предметами и помнят их первоначальных владельцев – маму Ирва, Ривку, которая обставила свой дом модными вещами пятидесятых годов, и дядю Мортона, мужа сестры Ирва, страстного коллекционера старинного костяного фарфора, пресс-папье и монет. За «бабушкиным» карточным столом – красно-черно-золотой аномалией в стиле необарокко, которая стоит на нашей застекленной веранде, – сыграно бесчисленное множество партий в шахматы и пинокль. Сначала Ирв играл за ним со своим отцом, а теперь играет со своими сыновьями. Любой из наших трех сыновей будет рад забрать его себе.
Недавно жена нашего сына Бена, Аниса, проявила интерес к некоторым вышивкам, которые мы вставили в рамки и развесили в разных комнатах. Я сказала ей, что мы нашли их на открытом рынке в Китае, когда были там в 1987 году, и такие сокровища можно было купить очень дешево. Аниса и Бен особенно интересуются тканями, поэтому я сказала, что они могут взять их себе. «Только не забудьте сказать детям, что бабушка с дедушкой купили их в Китае давным-давно».
Самая большая проблема – это книги. Их у нас от трех до четырех тысяч. Куда их деть? Все они расставлены по категориям – психиатрия, женские исследования, французский и немецкий языки, романы, поэзия, философия, классика, искусство, кулинарные книги, иностранные переводы наших собственных сочинений. Загляните в любую комнату (кроме столовой) и вы увидите книги, книги, книги. Мы всю жизнь обожали книги, и хотя Ирв теперь читает в основном на айпаде, мы по-прежнему приобретаем издания в их привычном бумажном формате. Каждые несколько месяцев мы отправляем коробки с книгами в местную библиотеку или в другие некоммерческие организации, но это едва ли что-то меняет в книжных шкафах от стены до стены, которые стоят почти в каждой комнате.
Несколько полок занимают книги наших друзей. Некоторых уже нет с нами. Они напоминают нам о нашей дружбе с британским поэтом, романистом и писателем-публицистом Алексом Комфортом, наиболее известным своей книгой «Радости секса»
[13]. После инсульта он был прикован к инвалидному креслу и с большим трудом двигал руками и ногами, поэтому мы особенно дорожим коротким посвящением, которое он написал волнистым почерком на форзаце своего сборника стихов. У нас также есть несколько книг Теда Роззака, моего коллеги по университету в Хейворде (Калифорния). Мы помним его как весьма оригинального историка и романиста. Благодаря его книге «Создание контркультуры» (1969) в английском словаре появился новый термин. Анализируя «контркультуру», Тед заставляет нас вспомнить протесты против войны во Вьетнаме, движение «За свободу слова» и все политические потрясения, которые мы пережили в 1960-х годах. Еще у нас хранятся книги стэнфордских профессоров Альберта Джерарда, Джозефа Франка и Джона Фелстинера – друзей, которые много лет украшали нашу жизнь и оставили после себя значимые произведения литературной критики. Альберт был специалистом по английскому роману, Джо – выдающимся исследователем Достоевского, а Джон – переводчиком сочинений Пабло Неруды и Пола Селана. Что нам делать со всеми этими драгоценными произведениями?
Несколько книг стоят отдельно за стеклом: наша коллекция Диккенса. Ирв начал собирать первые издания, когда мы были в Лондоне в 1967 и 1968 годах. Большинство романов Диккенса публиковались частями, по одной в месяц, которые затем переплетали в формат книги. Если Ирв натыкался на роман Диккенса в одном из нескольких каталогов, которые регулярно присылали нам британские книготорговцы, он проверял, есть ли он у нас, а если нет, то заказывал его. Конечно, мы могли себе позволить далеко не все издания. Например, у нас до сих пор нет хорошего экземпляра «Рождественских повестей»: они стоят слишком дорого.
Наш младший сын, Бен, открывал посылки вместе с Ирвом и подолгу разглядывал гравюры еще до того, как научился читать. При виде новой посылки он восклицал: «Пахнет Диккенсом». Все наши дети читали Диккенса, но Бен, театральный режиссер, наверное, любил его больше всех. Само собой, что коллекция Диккенса достанется ему.
Что касается остальных книг, то мы не знаем, кому их отдать. Может быть, книги по искусству заберет Рид, который работает фотографом, а книги по психологии – Виктор, который занимается психологией. Но кому понадобятся мои немецкие книги или книги по женским исследованиям? К счастью, моя хорошая подруга Мари-Пьер Ульоа с кафедры французского языка Стэнфордского университета сказала, что с удовольствием возьмет мою коллекцию книг на французском. Кроме того, мы пригласили нескольких книготорговцев: они придут к нам домой и отберут издания, которые можно перепродать. Остальные наши книги, вероятно, пропадут.
