Впрочем, среди «мистиков»-аристократов не было единства. В. М. Пуришкевич, считавший мистицизм «высоким жизненным направлением, связанным со всем творческим и возрождающим, что только есть в жизни и природе человека», разоблачал салоны типа графини Игнатьевой, где «самым мелким и пошленьким характером отличался мистицизм наших аристократических кругов, которые связали свое поверхностное и модное увлечение оккультными науками и спиритизмом в одну нелепую смесь с распутинством и спиритическими сеансами»
[1406].
В ноябре 1916 г. Палеолог зафиксировал беспокойство среди петроградских элит по поводу неизбежности революции. Уверенность в последней была вызвана известиями о смерти во Франции мага Папюса, который в октябре 1905 г. якобы предсказал царю и царице, что революция не повторится в России, пока он жив. В высшем свете столицы о нем ходила следующая легенда. Во время разгара всеобщей забастовки 1905 г. «маг был немедленно приглашен в Царское Село. После краткой беседы с царем и царицей он на следующий день устроил торжественную церемонию колдовства и вызывания духов усопших. Кроме царя и царицы, на этой тайной литургии присутствовало одно только лицо: молодой адъютант императора капитан Мандрыка, теперь генерал-майор и губернатор Тифлиса. Интенсивным сосредоточением своей воли, изумительной экзальтацией своего флюидического динамизма духовному учителю удалось вызвать дух благочестивейшего царя Александра III, несомненные признаки свидетельствовали о присутствии невидимой тени. Несмотря на сжимавшую его сердце жуть, Николай II задал отцу вопрос, должен он или не должен бороться с либеральными течениями, грозившими увлечь Россию. Дух ответил: „Ты должен во что бы то ни стало подавить начинающуюся революцию, но она еще возродится и будет тем сильнее, чем суровее должна быть репрессия теперь. Что бы ни случилось, бодрись, мой сын. Не прекращай борьбы“. Изумленные царь и царица еще ломали голову над этим зловещим предсказанием, когда Папюс заявил, что его логическая сила дает ему возможность предотвратить предсказанную катастрофу, но что действие его заклинания прекратится, лишь только он сам исчезнет физически. Затем он торжественно совершил ритуал заклинания»
[1407].
Известность Г. Распутина также была связана со слухами о его мистических силах, способностях предсказывать будущее. Лично встречавшиеся с ним люди рассказывали, что он обладал даром гипнотического воздействия на собеседника. О том, что Распутин брал уроки гипноза, рассказывал в 1917 г. С. П. Белецкий
[1408]. В определенных кругах распространялись слухи, что Распутин с помощью внушения манипулирует Николаем II. В других случаях речь шла о том, что царская семья стала жертвой группы гипнотизеров-шпионов. Дж. Маннгерц обратила внимание на распространенные с начала войны слухи об использовании немецкими солдатами гипноза в качестве оружия
[1409]. Неудивительно, что Распутина-гипнотизера считали также и немецким агентом.
Ходили слухи о неуловимости Распутина, чудесных спасениях от покушений. Поэтому как только 17 декабря 1916 г. появилось известие об убийстве Распутина, тут же родился слух, что он жив-здоров. По другой версии, Распутин хоть и умер физически, но его душа успела вселиться в одного из членов правительства. Обычно упоминали фамилию Протопопова. Хотя чаще всего данные утверждения встречаются в саркастическом контексте, широкая распространенность этого мнения в частной корреспонденции с учетом иррационализации общественного сознания позволяет предположить в ряде случаев их искренность. Так, если в письме сенатора И. С. Крашенинникова от 20 января 1917 г. указывается на то, что Протопопов всего лишь «перешел на амплуа Распутина», то в письме другого автора передается слух о том, что он «заявил где надо, что в него вселился дух Распутина»
[1410]. В. М. Пуришкевич также передавал молву, что во время отпевания Распутина с Протопоповым случился припадок — он упал на колени перед гробом и начал кликушествовать и кричать: «Я чувствую, что на меня сошел дух великого старца»
[1411]. Великая княгиня Мария Павловна Мекленбург-Шверинская рассказывала в январе 1917 г. Палеологу, что «императрица вполне овладела императором, а она советуется только с Протопоповым, который каждую ночь спрашивает совета у духа Распутина»
[1412]. О том же сообщал Дж. Бьюкенен: «Протопопов, на плечи которого упала мантия Распутина, был теперь более могущественен, чем когда-либо. Будучи не совсем нормален, он, как говорят, на своих аудиенциях у императрицы передавал ей предостережения и сообщения, полученные им в воображаемом разговоре с духом Распутина»
[1413].
Убийство Распутина некоторыми интерпретировалось в эсхатологическом ключе как предзнаменование скорой гибели России. Опять вспоминали Папюса — якобы в 1915 г. он написал императрице письмо, заканчивавшееся словами: «С каббалистической точки зрения, Распутин подобен сосуду в ящике Пандоры, содержащему в себе все пороки, преступления и грязные вожделения русского народа. В том случае, если этот сосуд разобьется, мы сразу же увидим, как его ужасное содержимое разольется по всей России»
[1414].
Иррационализация сознания горожан нашла неожиданное выражение в политической риторике, которая с 1916 г. стала наполняться соответствующей терминологией. Вероятно, отчаявшись объяснить происходящее в стране рационально, обыватели приступили к поиску мистических улик. Так, устав от «министерской чехарды», они в частных письмах друг другу называли правительство «спиритическим», причем в это слово вкладывалось одновременно несколько значений: министерство, состоявшее из духов, и министерство, занимавшееся спиритическими, а не правительственными делами. Примером употребления словосочетания «спиритическое министерство» в первом значении служит письмо за подписью «Лида», отправленное из столицы 13 января 1917 г.: «Все наши ожидания так и остались ожиданиями, что вполне соответствует русской действительности. Быть может теперешнее объединенное спиритическое министерство удивит мир своими решениями, продиктованными посторонними силами, но и не думаю. Ведь подобное стремится к подобному, следовательно и духи должны быть равного качества. Вот уж тогда в пору петь „уж не жду от верха ничего я“»
[1415]. В последней строчке перефразированы слова из известного в начале ХX в. романса на стихотворение М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу»:
