Стоит заметить, что в некоторых случаях обращение поэтов к военной тематике являлось вынужденным шагом. Как было отмечено, начавшаяся война переформатировала издательский рынок, значительно понизив спрос на «мирные» темы; на актуальные военные сюжеты спрос, наоборот, вырос. Это заставило многих авторов обратиться к ранее чуждым для себя темам, заняться халтурой ради сохранения средств к существованию. Чуковский вспоминал, как 24 сентября 1914 г. к издателю З. Гржебину пришла голодная и исхудавшая поэтесса М. Моравская, специализировавшаяся на стихах для детей («Жили-были два жука / Два жука / Жизнь была у них легка: / Пляшут, взявшись за бока / Полевого трепака, / Дразнят ос и паука»), узнать, не согласится ли тот опубликовать ее стихи, так как прежним издателям ее жуки да моржики оказались более не нужны. Гржебин ответил, что готов ей немедленно выплатить гонорар в три рубля, если она тут же напишет стихотворение на военную тему, что Моравская и сделала:
Быть может, это будет последняя война.
Все горе мировое высушит до дна,
И порешит вражду, и разрешит все узы,
Всю землю примирит, весь мир обезоружит,
Всю злобу мировую выправит до дна
Большая, мировая, последняя война
[1561].
Отметим, что, несмотря на наивность, доставшуюся, вероятно, по наследству от детской поэзии, стихотворение отличается некоторой долей искренности. Сам Чуковский оценил эти строки как «по-дамски жеманные», заметив спустя много лет, что читать их без улыбки теперь невозможно, однако в 1914 г. Гржебин остался ими доволен. Вместе с тем Г. Иванов в «Аполлоне» скептически оценивал женскую «военную» поэзию в целом, делая исключения лишь для А. Ахматовой и З. Гиппиус, но на примере М. Моравской отмечая «сентиментальный тон, жеманно невыразительный язык и развинченный стих» женской поэзии. Комментируя строчки Моравской («Неустанно мне снится война, / Хотя далеки сраженья. / Часовых бесшумные тени / Проходят мимо окна… / И на горном шоссе, у маслины, / На повороте пустынном, / Я вижу с крыши низкой — / Умирает кто-то близкий…»), Иванов вопрошал: «Кому нужны эти „всхлипывания“ — неизвестно. На наш вкус это не трогательно и не жалостливо, а просто скучно»
[1562]. В другой статье Иванов вынес еще более строгий вердикт Моравской: «Неврастенический стих сочетается здесь с бессодержательностью»
[1563]. При этом критик благосклоннее характеризовал серию стихов Л. Столицы «Песни девицы-доброволицы» по их тону и общему подходу к теме:
Стаи дикие лебяжие
С кликом по небу летят.
Силы яростные вражие
Уж уходят на закат.
И звучат уж, их преследуя,
Чую! Наши стремена…
И алеются победою,
Знаю! Наши знамена…
Только я между убитыми,
В сердце — смерть, не страх! не страх!
И кидается копытами
На меня могильный прах.
Не звенит уж серебрёная
Шпора с маленькой ноги,
Сабля выпала дарёная
Прочь из тоненькой руки…
Поэты, как правило, обращались к смерти, описывая героические баталии. Намного реже рождались стихи, в которых акцент с войны смещался на трансформацию повседневности, смерть героя представала через образовавшуюся пустоту после его ухода. В этом случае маленькая трагедия в связи с гибелью очередного солдата, кусочка пушечного мяса, превращается в большое горе множества связанных с этим человеком людей или даже вещей. Возможно, одним из самых тонких стихотворений этого направления стало произведение В. Горянского «Липа», написанное в 1915 г.:
Липа на огороде росла у Яна,
К тыну прижавшись горбатым боком.
Каждую весну цвела медвяно,
Пчел оделяя душистым соком…
Каждую весну торопились птицы
От берега до берега океан измерить,
Липе рассказать красивые небылицы,
А та и не знала — верить или не верить?
Развешивала низко зеленые лапы,
Тайное на себя принимала обличье,
Чтоб дети-баловники, когда идут из школы,
Не заприметили в ветвях гнезда птичьи…
У листьев — шорохи, у сучьев — скрипы,
У цветов — ароматы медово-пьяны,
Было и лыко для Яна у липы,
Были и лапти к зиме у Яна…
Но только однажды со свинцовым градом
Налетели тучи; сверкая ало,
Липу ударило стальным снарядом,
И была липа — и как не бывало…
Ветер не играет еще зелеными волосами,
Ни шороха не слышно, ни протяжного скрипа,
Ну, люди — так люди разберутся сами,
А причем дерево? А причем липа?..
Осень прошла, слезы капели
Застыли в хрустальные острые веретенца,
Зима миновала, и льдинки запели
О большом счастье умереть от солнца…
Вылетели пчелы за липовым цветом,
Ветры весенние свежи и знобки,
Липа, разбитая прошлым летом,
Щепьем лежала поперек тропки…
По старой памяти прилетели птицы
Липу поздравить с Новым годом, —
Да так и не нашли, где и приютиться,
И долго в тревоге кружили над огородом…
И только Ян не пришел за лыком —
За лыком для лаптей по весенним росам,
Потому что Яну перед Судьей Великим
Можно было предстать и босым…
Ажиотаж издателей вокруг военной темы продолжался до первых месяцев 1915 г., когда количество стихов батального жанра резко пошло на спад. Г. Иванов, патронировавший эту тему в «Аполлоне», писал: «Стремление печатать только „военные“ стихи и никаких больше — наконец благоразумно оставлено нашими журналами. Это новшество прежде всего благотворно отразилось на качестве именно военной поэзии. Прекратившийся усиленный спрос на „боевую“ макулатуру — естественно сократил ее производство, и печать серьезного отношения к темам военной поэзии и разработке их лежит на большинстве произведений, появившихся за последние два-три месяца. Молодечество дурного тона, изложение политических программ в плохо срифмованных строфах, изображение „немецких зверств“ — стали достоянием уличных листков»
[1564].
Обобщая поэтическое наследие войны, можно отметить амбивалентность созданных образов, демонстрировавших психологический раскол художественной интеллигенции, пестроту взглядов. Среди наиболее часто встречавшихся образов, отличавшихся дуализмом, следует назвать образ войны (как высшего суда, последнего боя добра и зла перед Апокалипсисом или как человеческого безумия, трагической ошибки, допущенной самими людьми), смерти (жертвенной, геройской или тихой, незаметной), боя (как творческого экстаза и пути в рай или как грязи, ада на земле), врага (как правило, дегуманизированный образ варвара-немца, разрушающего культурные ценности, крайне редко — образ человека, против своей воли оказавшегося на войне). В большинстве стихов романтический, лирический герой отступает на второй план. Исключение составляла поэзия Н. С. Гумилева, сохранившего романтические представления о войне.
