Ил. 154. Николай II беседует с крестьянами на станции Дрисса. Январь 1916 г. // Летопись войны. 1916. № 83
В царской семье догадывались, что в глазах народа образ Николая Николаевича имел более высокий статус. Императрица Александра Федоровна сообщала своему мужу в Ставку 25 июня 1915 г., что в обществе Николая Николаевича называют вторым императором, «который во все вмешивается»
[1919]. Позже она оправдывала смещение Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего тем, что он «действовал неправильно» по отношению к царю и своей стране, подозревая его в предательстве и связях с думской оппозицией
[1920]. Несмотря на перевод Николая Николаевича на Кавказ, он сохранял популярность в обществе и его портреты публиковались в «Летописи войны» вплоть до 18 февраля 1917 г., в то время как портреты Николая II после 26 ноября 1916 г. в журнале не появлялись. По количеству напечатанных в «Летописи войны» портретов (27) великий князь уступал только Николаю II (115) и царевичу Алексею (41, включая и те, где тот был запечатлен с отцом).
Демократическая стратегия репрезентации предусматривала запечатление встреч царя с простым народом. Фотохроника фиксировала не только посещение членами императорской семьи военных лазаретов, но и общение государя с крестьянами (ил. 154, 155). Однако в условиях начавшегося падения авторитета самодержавной власти это приводило к неожиданным интерпретациям
[1921]. Глядя на портреты императора, крестьяне нередко сравнивали внешность царя с внешностью односельчан и в условиях общего критического отношения к власти проводили сопоставления не в пользу Николая II: «Наш-то государь император дурак, у него и рожа-то, если посмотреть, так похожа на Ельку Абрамовского (местный дурачок-пропойца. — В. А.)», «Он ничего не понимает, не может править этим делом на войне, государь наш — Акимиха (местная умственно отсталая крестьянка. — В. А.)»
[1922]. Доставалось не только изображениям царя, но и членам его семьи. 20 апреля 1915 г. в Киеве 25‐летний крестьянин Орловской губернии Иван Захаров, рассматривая показанный ему знакомой девицей портрет великой княжны Татьяны Николаевны, произнес: «Какая она дочь государя! Она такая же … (брань) как и ты!»
[1923]
Ил. 155. Николай II беседует с лесником при встрече на прогулке в окрестностях Царской ставки. Август 1915 г. // Летопись войны. 1916. № 99
Кроме сравнений внешности царя с внешностью Николая Николаевича и односельчан, крестьяне сопоставляли Николая II с его главным внешнеполитическим соперником Вильгельмом II и в этом случае сравнение опять оказывалось не в пользу русского императора. 20-летняя крестьянка Евгения Урсини в феврале 1916 г. гадала по портрету государя об исходе войны: «Вряд ли Россия победит Германию, потому что у России нет снарядов, а также по наружности наш русский государь выглядит против Вильгельма мужик — мужиком»
[1924]. Последнее обвинение приводит к мысли о парадоксе: мужики и бабы ругают императора за мужиковатость. В сказочном фольклоре простота Ивана-дурака нередко помогала ему справиться и с чертом, и с хитрым царем и самому занять место на троне, однако царям по рождению предписывалась сакральная мудрость.
По воспоминаниям сестры милосердия С. Федорченко, солдаты из крестьян обсуждали изменившуюся стратегию царской авторепрезентации: «За стенами в красных палатах жили, народу царя словно икону показывали. Так на нем ни пятнышка не приметить было. А теперь война-то его под самый нос подсунула: на, мол, крестьяне, смотри, что это за чучелок воробьиный ото всякого ветру рукавом машет. А куда нам такой?»
[1925]
Вместе с тем позитивная визуальная репрезентация «своего» императора предполагала негативную репрезентацию «чужого», что также было встречено неоднозначно. Особенно это касалось жителей западных губерний. Так, в ноябре 1915 г. латышская крестьянка, разглядывая висевший на стене известный сатирический лубок «Дракон заморский и витязь русский», где русский витязь со щитом и мечом поражает трехголового дракона с человеческими головами германского императора Вильгельма, австрийского Франца Иосифа и турецкого султана, сказала: «Напрасно Вильгельма рисуют таким, он не такой, а умный, красивый, образованный, из его страны выходят всякие фабриканты, а вот наш Николашка — дурачок»
[1926]. Крестьянин-колонист Самарской губернии в последних числах декабря 1914 г., рассматривая с другими крестьянами календарь с изображениями царствующих особ разных государств, указывая на портрет германского императора Вильгельма, сказал: «Этого я бы чайком напоил», — а как дошел до изображения Николая II, произнес: «а этому бы я выколол глаза» — и тут же шилом проколол на изображении один глаз
[1927]. Крестьянин Виленской губернии Бронислав Насуро признался в ноябре 1914 г.: «У нас были портреты государей, а своему государю на портрете выколол глаза»
[1928].
Следует заметить, что крестьяне развешивали портреты не только Николая II, но и иностранных государей. Императорский портрет в избе совсем нельзя считать знаком политической лояльности или преданности короне, прежде всего это был признак формировавшейся в быту новой визуальной традиции. Причем в годы Первой мировой войны из развешанных на стенах изображений глав государств часто критика раздавалась именно в адрес «своего» императора. Крестьянка Харьковской губернии Мария Радченко, проводив 18 августа 1915 г. на войну мужа, придя в дом соседей, принялась рыдать и, увидев на стене портреты государей, сказала: «Что вы этими чертями красуетесь?» Когда ей сделали замечание, что среди портретов есть и портрет Николая II, она сказала: «А что же? И наш государь тоже черт, берет только людей и губит их на войне»
[1929].
