Как видим, автор этого сочинения не отличался особым воображением и весьма примитивно подделал речь социал-демократа. Согласно массовым слухам, все тяготы войны объяснялись изменой немецкой партии, возглавляемой императором и императрицей, при этом автор фальшивки выступал против заключения сепаратного мира, настаивая на продолжении войны до победы. Подлинная речь Н. С. Чхеидзе была не столь краткой, занимала восемь листов машинописного текста. В ней депутат последовательно коснулся международного и национального вопроса, продовольственной ситуации и в конце подошел к главному требованию — требованию мира без аннексий и контрибуций: «Мы требуем, господа, ликвидации этой ужасной войны, мы требуем, господа, мира. Но какого мира, господа? Мира заключенного дипломатами безответственными? Никогда. Мира заключенного вот может быть г. Штюрмером с Кайзером. Мы никогда на такой мир не согласимся… Господа, мы требуем мира, который был бы выражением воли всех воюющих народов, мы требуем, господа, мира, который получился бы в результате координации сил всей демократии, мы требуем, господа, мира без насильственной аннексии, без насильственного присоединения. Только такой мир, господа, может создать условия для свободного самоопределения национальностей»
[2147]. Завершал свое выступление Чхеидзе почти неприкрытым призывом поддержать революцию: «Наступила пора и очень решительная минута, когда надо, господа, быть с народом против этого правительства или с этим правительством против народа… Во всяком случае, господа, мы скажем в первую очередь долой правительство. Да здравствует правительство, которое получится в результате народной борьбы за власть (рукоплескания слева. Голос справа: это призыв к революции)»
[2148].
При изучении ноябрьской корреспонденции обывателей складывается впечатление, что современников в общем-то не особенно интересовали истинные речи депутатов, они сами знали, о чем должны были говорить в Думе, учитывая общую обстановку. Поэтому каждый интерпретировал думские речи на свой собственный лад, додумывая их за авторов. Крестьянин Тверской губернии писал депутату-кадету А. И. Шингареву 14 ноября 1916 г., успокаивая его тем, что и неопубликованные речи все равно доходят до их деревни, если в них звучит «правда Божия»: «Голос славных депутатов в день открытия Государственной думы достиг до нашей глухой деревни. Для правды Божией нет никаких границ и препятствий. Все что делается в стенах Таврического дворца известно и без печати, несмотря на всю строгость цензуры»
[2149].
Речи Керенского и Чхеидзе, в которых звучали призывы к миру, больше всего коррелировали с настроениями широких слоев общества, уставших от войны. В то же время позиция либеральных и правых партий, настаивавших на продолжении войны до победного конца, провоцировала рост новых слухов. В частности, осенью 1916 г. появились слухи, что из‐за нехватки солдат, требующихся для продолжения войны, будут призывать сорока- и пятидесятилетних. Крестьянин М. Новиков из села Лаптево Тульской губернии писал об этом В. А. Маклакову 17 ноября 1916 г., обвиняя кадетов в потворстве политике уничтожения людей: «Здесь ходят упорные слухи о возможности призыва от 45 до 52 лет. Видимо, поддерживаемые вами и вашей фракцией истребительные лозунги для продолжения никому не нужного безумия войны, не остановятся на 45-летних, а придется еще и приносить жертвы и все только ради удовлетворения какого-то самолюбия небольших групп властолюбцев… В думских кругах царит бодрое настроение — прочел я в газетах… Но в народе нет этого бодрого настроения: ни песни, ни веселого смеха, а уныние, тоска и безысходное горе»
[2150]. В конечном счете в Милюкове начинали подозревать представителя тех же «темных сил», каковыми считали Штюрмера и Ко. В декабре в армии говорили: «Дума научилась „разговоры разговаривать“, а только не верю я этим „голосам народа“… Ох, и врут же они нахально, что народ хочет воевать „до конца“. Теперь все говорят про „темные силы“, но я, право, думаю, что эти „темные силы“ напускают темноту на народ и не только Штюрмеры и Ко, но и Милюковы и Ко, у которых завязался такой пылкий роман с Англией. Вся эта публика, которая орет изо всех сил, что будет воевать „до конца“, имеет понятие о войне только из газет»
[2151]. Тем самым психологическая атмосфера, определявшаяся усталостью от войны, предопределяла будущий успех социалистических партий, а кадеты в случае сохранения своих позиций по войне обрекались на политическое поражение, что в конечном счете и произошло в 1917 г.
Сложно переоценить общественное значение открытия пятой сессии. В докладе петроградского Охранного отделения говорилось, что «Дума в своем нынешнем составе еще недавно считалась левой прессой и демократическими кругами „черносотенной“, „буржуазной“, „собранием прихвостней Горемыкина“ и пр. Заседание 1 ноября 1916 г. заставило широкие массы более доверчиво отнестись к Думе, в которой вдруг сразу увидели „лучших избранников народа“, „представителей Всея Руси“ и пр.»
[2152]. В ноябре 1916 г. в «Новом Сатириконе» была опубликована красноречивая карикатура А. Радакова «Апоплексическое сложение», изображавшая семейную ссору престарелого супруга-бюрократа с молодой женой — Думой. Бюрократ говорил: «Замечательно: как только ты начинаешь сердиться — ты краснеешь!» Тем самым Дума превращалась в «красную бабу — Россию», олицетворявшую приближающуюся революцию.
Ограничение работы Государственной думы усиливало ее оппозиционность и делало центром притяжения общественного внимания. В силу психофизиологических особенностей больше других возбуждалось студенчество. Слушательница высших женских курсов писала из Москвы: «Последние дни все нервно настроены. События в думе служат центром внимания… Куда ни пойдешь — одни разговоры. На курсах все время идут обсуждения создавшегося положения. Делимся друг с другом мнениями. Заботы о рефератах, подготовки к экзаменам кажутся слишком ничтожными, чтобы о них сейчас думать… Сегодня газеты принесли новость — отставку Штюрмера. Вполне логическое последствие того, что было сказано по его адресу в Думе»
[2153]. В письме некий Борис из Москвы в Саратов описывал схожие настроения: «До последних дней почти все время проводил за учебниками, готовясь к декабрьским экзаменам. Хотя я не бросаю это делать и теперь, но, вследствие общей политической атмосферы последних дней, которая особенно сильно чувствуется здесь в Москве и проявляется положительно везде, где только встречается несколько человек и начинают о чем-то говорить, выдерживать „учебный дух“ стало чрезвычайно трудно. И в частных кружках, и в организациях только и разговоров, что о думских речах, которые разошлись по всей Москве и дальше, и построение выводов на них… По слухам, в Саратове настроение в общем такое же, как и здесь»
[2154].
