До появления фотографий настоящих танков художники давали волю фантазии и предсказывали, как благодаря «путешествующим крепостям» изменится ход военных действий в будущем (ил. 183). Они рисовали гигантские многоэтажные колесные, гусеничные танки-крепости, которые стреляли из многочисленных пушек или просто давили дома мирного населения. В конце концов инсектоморфные образы проникли и в художественное «танкостроение», результатом чего стал жукообразный монстр, использовавший помимо пушек и пулеметов гигантские щупальца, разрушавшие любые преграды
[2274]. Примечательно, что на его «груди» виднелась надпись «Made in England», — напуганным современникам уже было неважно, какая именно страна, союзная или вражеская, построит эту чудовищную машину, так как ход технического прогресса по пути создания механизированных чудовищ представлялся прямой дорогой к уничтожению человечества. В январе 1917 г. в журнале «XX век» появилась иллюстрированная «эволюция подвижной крепости», на которой изображались рисунки реальных и вымышленных колесных приспособлений для защиты наступающих войск. Обращал на себя внимание один из центральных рисунков: голова дьявола на колесах
[2275].
Интерес к техническому прогрессу поднимал спрос на фантастику, который резко возрос по сравнению с довоенным временем, что, в частности, отразилось в поступавших в петроградскую драматическую цензуру пьесах: если в 1914 г. фантастических пьес было всего 6 % от общего числа и они занимали по популярности предпоследнее седьмое место (опережая исторические), то в 1915 г. они переместились на четвертое место с 12 %. Показательно, что в 1914–1915 гг. наибольшие изменения «рейтинга» коснулись только двух жанров — фантастики и патриотических пьес (последние со второго места в 1914 г. опустились на шестое), — что позволяет говорить о некоторой взаимной инверсии патриотического и фантастического сознания в этот период.
Массовое сознание сильнее всего реагировало на тяжелые вооружения, создавая апокалиптические образы, в то время как наиболее весомый вклад в новую тактику военных действий — окопную войну — внесли, помимо артиллерии, пулеметы, не позволявшие бросаться в атаку, как в прежние времена. Важным источником по изучению массового сознания рядовых солдат являются заговорные письма-амулеты, в которых перечислялись виды наиболее опасного вооружения. В одном из таких писем говорилось: «Заговариваюсь я раб Божий Владимир на 24 часа, на все круглые сутки от меча штыка от свинцовых стальных медных пуль и от чугунных гранат шрапнелей и от других металов и будь моя жизнь крепче Петра царя и тело мое крепче камня дикого. Враги мои будут стрелять из ружей пулеметов и пушек; пули летайте и в меня не попадайте летите в чистое поле в сырую землю был бы я невредим во все веки веков Аминь Аминь Аминь»
[2276]. Периодическая печать сообщала, что подобные заговоры обнаруживались и у пленных немцев и австрийцев, причем, судя по лексике, они передавались из поколения в поколение, добавляя по мере эволюции оружия новые его виды — от алебард до пулеметов
[2277]. Малограмотные солдаты, месяцами не вылезавшие из окопов, сидевшие там под проливными дождями и дождями из свинца, даже не знакомые с вышеперечисленными фобическими образами техники, создававшимися художниками под впечатлением произведений известных писателей-фантастов, переживали мировоззренческий кризис. В их письмах нередко встречается метафора ада, что свидетельствует о массовом распространении апокалиптических настроений среди различных социальных групп. Таким образом, можно признать, что хотя ряд упомянутых фантастических рисунков и не был известен большинству россиян, их контекст был созвучен массовым настроениям, в которых прослеживается эсхатологическая составляющая: засилье машин для убийства представлялось признаком конца истории.
Следует заметить, что фантастические образы убийственных технических средств существовали не только в эсхатологическом сознании крестьян, художественно-литературных фантазиях творческой интеллигенции, но и воплощались в инженерных проектах. Как правило, речь шла о невежественных попытках горе-изобретателей реализовать собственные фантазии или идеи людей прошлого. Так, например, в 1915 г. в Технический комитет Главного военно-технического управления поступил проект некоего доктора Иодкевича об изменении физической природы металлов путем воздействия на них электрического тока
[2278]. В другом случае омский мещанин Ф. Н. Щербаков описывал беспилотный летательный аппарат, способный автоматически сбрасывать бомбы: «летательный аппарат который приводитца в действие завадной пружинай, так что, в сказанный апарад кладется снаряд, заводится пружына, и направив его в сторону неприятеля аппарад отпровляется»
[2279]. Появлялись проекты гигантских бронеавтомобилей, огнеметов нового типа и т. д. Все это указывает на то, как сильно военная техника захватывала массовое сознание.
В. А. Городцов привел на страницах дневника свой сон, по-видимому, явившийся следствием захватившей и его технофобии. В нем он стал участником сражения войск Вильгельма с защитниками города Новомира. Ученые последнего изобрели лучи, которые пускали токи, парализовывавшие людей, останавливавшие технику, сбивавшие самолеты
[2280].
Всеобщее технобезумие отражалось в сатире. В июле 1917 г. пятигорское «Народное эхо» опубликовало гротескную сказку С. Черного «Техники», в которой рассказывалось о немецких ученых-изобретателях, предлагавших за деньги военному министерству новые смертоубийственные машины. Последний изобретатель принес небольшой черный ящичек с клапанами «Париж», «Лондон», «Петроград», перекрытие которых уничтожало означенные города. Запросив 10 000 марок, ученый получил 20 000 только за то, что пообещал министерскому полковнику уничтожить свое изобретение, так как военные не были заинтересованы в прекращении войны
[2281]. Подобные образы демонизировали ученых вне зависимости от их подданства, отражая определенные ментальные сдвиги на почве распространявшихся технофобий.
Таким образом, период Первой мировой войны усилил процессы невротизации общества, которые, согласно Й. Радкау, были характерной чертой рубежа XIX — ХX вв. Массовая пропаганда, демонизировавшая врага и описывавшая в ярких красках новые военные изобретения, а также наблюдавшиеся обывателями сцены массового беженства, рождавшие библейские ассоциации, порождали эсхатологические предчувствия. Первая мировая война стала войной технологий, поэтому фобические образы техники гармонично дополняли апокалиптическую картину «металлического мира» как эсхатологической эпохи. Война представлялась как последняя битва, в которой роль зла играла германская техника, а роль добра исполняла русская природа. Экологические проблемы войны, тем самым, переплетались с эсхатологическими предчувствиями. При этом в распространенных технообразах обнаруживаются разные пласты и аллюзии: влияние литературно-художественной традиции научно-фантастических произведений, прогнозов ученых относительно дальнейшего технического прогресса, иррациональных страхов малообразованных слоев, выраженных в слухах. В условиях разраставшейся шпиономании обывателей начинали пугать не только образы чудовищных вооружений, но и давно вошедшие в повседневный обиход научные изобретения, например бинокли и фотокамеры, приписываемые исключительно шпионам. В некоторых случаях современники использовали массовые фобии для сведения счетов со своими «классовыми врагами». Все вместе это формировало тяжелую психологическую атмосферу, в которой ощущалось крушение основ прежней цивилизации.
