Ил. 190. И. Вандакуров. Кровавый июльский кошмар в Петрограде // Огонек. 1917. № 29. С. 458
Летом слух о «черных авто» в своем первоначальном варианте исчез. Вызванный определенным эмоционально-психологическим состоянием современников, он переродился вместе со сменой массовых настроений. Эмоции не длятся слишком долго, в противном случае они превращаются в неврозы, тяжелые патологии. Эмоциональный подъем первых месяцев революции, характеризовавшихся сочетанием крайних состояний — восторга свободы и страха расплаты, — к осени сменился депрессией и апатией обывателей. Яркие мистические образы черных легковых авто, несших на себе печать аристократической богемной жизни, сменялись более реалистичными, обыденными картинами грузовиков, набитых солдатами и матросами. Особенно актуальным образ автомобиля-грузовика стал после июльских беспорядков, спровоцированных большевиками. Художник И. Вандакуров опубликовал в «Огоньке» рисунок мчавшегося грузовика, набитого вооруженными матросами и подозрительного вида типами, из которого во все стороны торчали пулеметы, а под его колесами гибли люди. Рисунок сопровождала подпись: «Грузовик с кронштадскими матросами, солдатами и рабочими большевиками терроризирует население столицы» (ил. 190).
Журналисты, описывая беспорядки, проводили параллели с февральскими днями, делая акцент на таких объединяющих признаках, как мчащиеся автомобили и стрельба из пулеметов, реквизиция автотранспорта: «3 июля вечером на улицах Петрограда появились мчавшиеся автомобили и грузовики с пулеметами и вооруженными солдатами и рабочими; они останавливали частные моторы, высказывали угрозы расстрела шоферов и седоков, устанавливали на них пулеметы и присоединялись к другим, ранее вооруженным моторам. Вскоре открылась беспорядочная стрельба из ружей и пулеметов, результатом которой явились жертвы из мирного населения, случайно или по делу находившиеся на улице»
[2501]. Однако таких массовых делинквентных реакций, как погоня и самосуд, имевших место в марте — апреле, грузовик уже не вызывал, хотя по ночам постовые милиционеры по-прежнему с подозрением относились к автотранспорту. Например, 13 июля комиссар милиции 2‐го Коломенского подрайона с тревогой сообщил начальнику милиции о полученных сведениях по поводу систематического появления по ночам на улицах автомобиля с вооруженными матросами
[2502]. Но «черными автомобилями» их называть было сложно по причине разницы в значениях цветовых символов: если под черными автомобилями понимали силы правомонархических, черносотенных организаций, то новая опасность исходила из «красного» лагеря. Вместе с тем политические коллизии российской революции приводили к смешению политической палитры. Дело в том, что июльские события сделали слово «большевик» нарицательным. В Томске, например, писали о священниках-большевиках, имея в виду, что они выступали за полное освобождение церкви от синодальной власти
[2503]. Тем самым образ реакционного священника правого толка легко трансформировался в сознании обывателей в образ священника-радикала слева, а большевик вместе с бывшим городовым мог организовать покушение на Керенского, о чем, например, говорили в Сибири в июле
[2504].
Кроме того, помимо большевиков, обывателей пугала угроза анархии, также использовавшая черные знамена. Население не усматривало особой разницы между анархистами и большевиками, так как те и другие воспринимались в контексте их призывов к вооруженному насилию. Более того, в конце концов анархистами в прессе стали называть уголовников, занимавшихся открытым грабежом средь бела дня. В газетных статьях под заголовками «Тоже анархисты», «Под флагом анархизма» или просто «Анархисты» рассказывалось о деятельности всевозможных банд уголовников, а в июньском номере журнала «Стрекоза» под карикатурой с изображением анархиста в черном плаще, черной шляпе, с кинжалом и револьвером была помещена «программа анархиста наших дней»: запугать и обобрать
[2505]. В июле «Стрекоза» опубликовала карикатуру под названием «В ожидании Ренессанса», на которой Николай II, поливавший цветочки в саду, рассуждал: «„Анархисты“ работают так дружно, что я, спокойно занимаясь цветочками, и не замечу, как опять очутюсь на троне!.. Знал бы раньше, никогда бы не преследовал „анархистов“ и предоставил бы им все права черносотенцев»
[2506].
Ил. 191. М. Аг. История автомобильной езды // Бич. 1917. № 33. С. 12
29 августа, в разгар так называемого «корниловского мятежа», в Петрограде ночью были замечены «таинственные автомобили» с надписями «автомобиль Корнилова»
[2507] — слухи быстро реагируют на изменения конъюнктуры. В это время в журнале «Бич» появилась карикатура М. Ага «История автомобильной езды». Художник представил периодизацию российской революции в качестве автомобильных гонок: на первом этапе участвовали военный автомобиль и грузовик под знаменем «Свобода», на втором — ощетинившийся пушками фантастический броневик, за которым следовал черный автомобиль с пулеметом и буквой «W» (Вильгельм) на двери, на третьем — два легковых автомобиля под монархическими знаменами, в одном из которых сидел офицер-кавказец из «Дикой дивизии» (ил. 191).
Таким образом, в массовом сознании обывателя происходило объединение крайне правых и крайне левых лагерей под знаком насилия, привычным вариантом визуализации которого оставался автомобиль. Только его легковая модификация с осени чаще заменялась более грубой — грузовой. С этим образом И. Бунин впоследствии связал все свои страхи революции: «Грузовик — каким страшным символом остался он для нас, сколько этого грузовика в наших самых тяжких и ужасных воспоминаниях! С самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным… Вся грубость современной культуры и ее „социального пафоса“ воплощены в грузовике»
[2508]. О распространенности подобных ассоциаций говорит и то, что об автомобиле как о символе революционного насилия, вызывавшем негативные эмоции, писали осенью 1917 г. и М. Горький
[2509], и П. Сорокин
[2510], и многие другие современники. В октябре 1917 г., когда петроградцы ожидали очередное выступление большевиков, их прежде всего пугал полный разгул анархии и новая волна преступности. Даже такой «непререкаемый» большевистский авторитет, как М. Горький, записал в октябре, не забыв упомянуть автомобиль как символ: «Все настойчивее распространяются слухи о том, что 20 октября предстоит „выступление большевиков“… Значит — снова грузовые автомобили, тесно набитые людьми с винтовками и револьверами в дрожащих от страха руках»
[2511]. В дни октябрьского переворота появились слухи об автомобилях, из которых стреляли по прохожим
[2512].
