Конечно, это были всего лишь надежды Н. Ремизова и определенной части общества. Как показали дальнейшие события, депутаты Государственной думы оказались совершенно не готовы к начавшимся беспорядкам, однако Дума являлась символом и именно с ней были связаны определенные надежды людей.
События 23–28 февраля, создавшие информационный хаос, отразились в журнальных иллюстрациях образами носившихся мальчишек-газетчиков и нервных телефонных абонентов, нетерпеливо названивавших друг другу
[2532]. В состоянии всеобщей растерянности вкупе с ожиданиями перемен информация приобретала особую ценность.
Визуальное осмысление революции происходит лишь в начале марта. В этом отношении журнальная карикатура отстала от политической истории. Одним из первых журналов, вышедших в новой России, стал 10‐й номер «Будильника» от 7 марта, на обложке которого красовалась карикатура Д. Моора: изображенный на ней Николай II подписывал манифест об отречении (ил. 196). Собственно в день отречения, 2 марта, вышел сильно «устаревший» номер «Нового Сатирикона», при оформлении обложки которого использовался уже неактуальный прием «переадресации»: изображенный на карикатуре Вильгельм II наблюдал в окно, как полиция разгоняет голодных обывателей (намек на слухи о наступающем на Петроград голоде). И только следующий номер, вышедший 17 марта, уже открыто воспевал победу революции. Номер начинался достаточно оригинальной карикатурой А. Радакова, изображавшей болтавшееся от ветра на ограде сада Зимнего дворца мочало, напоминавшее лицо Николая II (ил. 197).
Ил. 197. А. Радаков. Сказочка // Новый Сатирикон. 1917. № 11. Обложка
Хотя рациональное осознание свершившейся революции пришло к художникам после переломных февральско-мартовских событий, на интуитивном уровне карикатуристы, предчувствовавшие надвигавшиеся перемены, отображали их в своих произведениях. Вероятно, в этом смысле первой карикатурой, которая по чистой случайности совпала с начавшейся революцией и при этом точно соответствовала содержанию событий, хотя формально была посвящена несколько иной теме, окажется работа А. Радакова под названием «Спохватился», опубликованная 23 февраля 1917 г. (ил. 198). По задумке автора, она была посвящена попыткам Н. Е. Маркова 2‐го спасти правомонархическое движение. На 20‐е числа февраля в Петрограде было запланировано проведение Монархического съезда, но правая идеология была полностью дискредитирована политикой верховной власти, некоторые монархисты очень критически высказывались в адрес Николая II (сам Н. Е. Марков 2‐й позволял себе оскорбления по адресу другого лидера монархистов — В. М. Пуришкевича), поэтому состояние, в котором находились правые силы, Радаков передал через метафору кораблекрушения. Эта метафора еще с конца 1916 г. использовалась для описания катастрофы, в которую, как в воронку, затягивало Российскую империю
[2533]. Выход 23 февраля в свет номера с рисунком на тему кораблекрушения, таким образом, стал весьма символическим событием. На карикатуре также обращают на себя внимание парящие в черном небе буревестники — символы революции.
Ил. 198. А. А. Радаков. Спохватился // Новый Сатирикон. 1917. № 9. Обложка
Свержение самодержавия, которому предшествовала десакрализация монархии вообще и Николая II лично, вылилось в серию оскорбительных для царя рисунков. Статья 103 Уголовного уложения была фактически отменена, и современников, до того сдерживавших эмоции в адрес верховной власти, буквально прорвало. На политических карикатурах царь представал алкоголиком-дегенератом с гидроцефалической головой, маленькими, опухшими глазками, коротким, подчеркнуто курносым носом, топорщащимися в разные стороны усами, большими ушами.
Одна из самых злых карикатур появилась в майской «Стрекозе». Николай был изображен сидящим на троне с виселицей в одной руке и бутылкой водки в другой (ил. 199). Опухшее лицо с заплывшими глазками, съехавшая набекрень корона вызывали у зрителей вполне определенные эмоции. Впечатления усиливала оскорбительная подпись: «Смеются над тобой до колик, / Царь вешатель, кретин и алкоголик». Карикатуристы обосновывали нелестные эпитеты, вспоминая прегрешения Николая, за которые он удостоился прозвища «Кровавый». Обобщающим можно считать рисунок А. Радакова «Его аллея побед», на которой Николай прогуливался по Летнему саду, уставленному гигантскими статуями «Ходынка», «Цусима», «9 января», «Война с Германией» (ил. 200).
Ил. 199. Смеются над тобой до колик… // Стрекоза. 1917. № 19. С. 1
Несостоятельность Николая II как политика визуализировалась через его несоответствие царским регалиям. Если в одном случае комический эффект достигался за счет помещения на гидроцефалическую голову маленькой, съехавшей набекрень короны, то в другом случае его голова, наоборот, тонула в не по размеру большом головном уборе. В апреле 1917 г. художники В. Дени (Денисов) и А. Лебедев опубликовали в «Биче» и «Стрекозе» практически идентичные по композиции работы, на которых Николай II пытался вылезти из-под придавившей его шапки Мономаха. Рисунок Дени назывался «Не по Сеньке шапка» (ил. 201), а карикатура Лебедева — чуть более прямолинейно «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха» (ил. 202). Вероятно, такое совпадение визуальных образов нельзя считать случайным, оно отражало общее отношение современников к самодержцу.
Развитием образа придавленного Николая стала карикатура «Попал в историю» из журнала «Стрекоза», но на этот раз царь лежал под увесистым книжным томом «Истории Гришки Распутина», причем из него вытекала голубая кровь (ил. 203). Следует отметить, что влияние Распутина на внутреннюю политику было преувеличено, причем именно в среде образованных слоев российского общества. В крестьянской среде, согласно упомянутым делам по статье 103 Уголовного уложения, о Распутине практически не говорили. Однако для дворянства «старец» был очень сильным эмоциональным стимулом, дискредитировавшим венценосную семью: Александру Федоровну по интимной части, а Николая — по политической. В 1917 г. появилось целое направление в массовом искусстве — «распутиниада». О «старце» писали романы, наспех снимали фильмы, выпускали открытки непристойного содержания. Не обошла эту тему, естественно, и иллюстрированная сатирическая печать. На графическом рисунке Н. В. Ремизова «Российский царствующий дом» в центре на троне расположился Распутин, а царь с царицей сидели по обе стороны у его ног (ил. 204 на вкладке). Впрочем, еще дальше Ремизова зашла в «распутиниаде» его родная сестра А. В. Ремизова (Мисс). Примечательно, что ее графика всегда была предельно аполитична, посвящена абстрактным романтическим сюжетам. Таковой она оставалась и на протяжении 1917 г., за исключением распутинской темы: в марте 1917 г. Мисс рисует карикатуру, на которой царица целует сапоги «старца»
[2534]. Правда, и тот и другая на карикатуре были одеты, а вот в мае в «Пугаче» появляется более скабрезный рисунок Г. Мо, на котором царица в нижнем белье целует голые ноги Гришки
[2535].
