Примечательно, что октябрьский переворот большевиков не стал главным мотивом карикатур в октябре — ноябре 1917 г. Большевики еще летом превратились в символ анархии и разрухи, поэтому их приход к власти принципиально не меняет образы и сюжеты, с ними связанные. Тем не менее важное отличие образов большевиков лета 1917 г. от образов большевиков осени — зимы заключается в том, что в первом случае они чаще всего представали в качестве немецких агентов, а во втором становились олицетворением животных инстинктов толпы. Заросшие, грязные, оборванные и до зубов вооруженные, они символизировали распространявшуюся по России анархию. Так, на карикатуре из «Стрекозы» громадный большевик-разбойник с ножом охотится на маленького обывателя, решившего бежать в Гонолулу, на карикатуре из «Нового Сатирикона» под названием «Разоблачение» бандиты-большевики раздевают обывателей, считая свои действия «разоблачением контрреволюции»
[2586].
Недооценка октябрьского переворота вытекала из массовых настроений тех дней, психологической усталости современников, живших последние недели в состоянии постоянного страха, ожидания катастрофы. Показательна реакция П. Сорокина на известие о захвате власти большевиками. В своем дневнике он записал: «Пучина, наконец-то, разверзлась»
[2587]. Использование наречия «наконец» указывает на некоторое чувство облегчения, испытанное автором, последовавшее за напряженным периодом предчувствий чего-то ужасного. В дни переворота — с 24 по 26 октября 1917 г. — Петроград жил своей обычной жизнью: в отличие от событий конца февраля — начала марта, в городе не прекращалось движение общественного транспорта, работали кафе и рестораны, по вечерам публика посещала концерты и театры. А. Н. Бенуа 25 октября в три часа дня проезжал на трамвае мимо Зимнего дворца, однако, как записал в дневнике, ничего примечательного на площади на заметил: «Мало того, когда наши девицы, Атя и Надя, изъявили желание отправиться вечером в балет, то мы с женой не сочли нужным их от этого отговаривать»
[2588]. Даже когда пушки Петропавловки начали обстрел Зимнего, по Троицкому и Дворцовому мостам продолжали ходить трамваи. Наблюдая за ними со стен крепости, большевик А. Тарасов-Родионов, будущий пролетарский писатель, с разочарованием думал: «Странная революция. Рабочий совет свергает буржуазное правительство, а мирная жизнь города ни на минуту не прекращается»
[2589]. Когда ночью начался обстрел Зимнего, А. Н. Бенуа разволновался. Но причиной волнений были не возможные политические последствия государственного переворота, а культурные — мирискусник переживал за сохранность коллекции Эрмитажа. С другой стороны, сами большевики не считали отстранение от власти правительства Керенского каким-то грандиозным революционным событием. Собственное правительство они назвали «Временным рабоче-крестьянским правительством», чем подчеркивалась некая преемственность власти с предыдущим правительством по крайней мере в вопросе созыва Учредительного собрания — Хозяина земли Русской. Обыватели полагали, что большевики смогут удержаться у власти от силы две-три недели, хотя при этом признавали, что «если большевики не захотят, то Учредительное собрание никогда не съедется»
[2590]. Поэтому неудивительно, что смена власти в октябре — ноябре 1917 г. не стала центральным сюжетом визуальной сатиры. В этом плане показательна карикатура, опубликованная в журнале «Стрекоза» в ноябре 1917 г.: по столбу с надписью «власть» карабкаются трое, выше всех находится человек, на шляпе которого красуются буквы «с.-р.», под ним расположился господин, чей ремень помечен литерами «к. д.», а ниже всех сидит большевик, ухватившийся за полы кадетского пиджака
[2591]. Примечательно отсутствие на карикатуре меньшевиков, впрочем, к современникам 1917 г. не стоит предъявлять слишком серьезные требования в знании партийной ситуации — под влиянием газетной и журнальной карикатуры некоторые обыватели были уверены в том, что В. И. Ленин — анархист. Газета «Правда» приводила письмо крестьянина, который считал, что Ленин — это губерния (на вопрос, не ленинец ли он, крестьянин ответил, что он смоленский)
[2592].
Если сами события 25–26 октября 1917 г. не нашли должного отражения в карикатуре (что отчасти можно считать результатом наступившей политической апатии, потери интереса к очередным правительственным перестановкам), то социальным и культурным последствиям прихода большевиков к власти были посвящены иллюстрации во многих журналах. Ноябрьский номер «Нового Сатирикона» развивал тему большевиков-хамов. Карикатура В. Лебедева создавала образы крестьян, солдат и рабочих Троцкого: разбойника, дезертира, лодыря
[2593]. В том же номере Ре-Ми изобразил, как большевики грабят Фемиду: повязку сорвали, чтобы душить ею обывателей, меч — заниматься разбоем, а весы — спекулировать на рынке. Следует заметить, что если «желтая» пресса и издания правого толка развивали антисемитскую тему в антибольшевистской пропаганде, то либеральные журналы, наоборот, обвиняли большевиков в провоцировании еврейских погромов. Этому, например, была посвящена карикатура Ре-Ми, на которой с небес за убийствами евреев наблюдал В. К. Плеве (считавшийся ответственным за Кишиневские еврейские погромы 1903 г.) и говорил: «Да если бы я знал, что России такая свобода нужна, да я бы первый ее, свободу такую ввел!..» Рисунок А. Радакова «Последнее завоевание революции» изображал Россию в образе женщины, повешенной большевиками на дереве. Хамы стягивали с нее сапоги, а вдалеке за картиной удовлетворенно наблюдал немец
[2594]. Ноябрьский номер «Бича» изображал октябрь в образе смерти с косой. При этом одним из главных антагонистов на его страницах оказывался лидер эсеров В. М. Чернов: провозглашение большевиками эсеровской аграрной программы в Декрете о земле и общая популярность партии среди крестьян создавали для кого-то иллюзию победы социалистов-революционеров. На рисунке художника Б. Антоновского крестьяне стояли на коленях перед громадной иконой с образом лидера эсеров
[2595]. Художник Тэдди и вовсе изображал Чернова как преемника Распутина
[2596].
Весь 44‐й номер «Нового Сатирикона» за декабрь был посвящен «благодарностям» большевикам за то, что они в корне пресекли спекуляцию бумагой, закрыв все газеты, сделали искусство достоянием масс (имелся в виду разгром Эрмитажа и Зимнего), быстро и энергично освободили Россию от иностранного капитала (конфликт с союзниками по Антанте), сумели даже самолюбивых англичан поставить на колени (изображены молящиеся о спасении России от большевиков англичане), смогли сделать так, что всякого русского человека в Европе будут встречать с распростертыми объятиями (иностранная полиция ловит беглеца из России), сразу прекратили всю лишнюю переписку в канцеляриях (игнорирование госслужащими правительства большевиков), сумели вывести добрый русский народ на широкую дорогу (изображен разбойник на большой дороге)
[2597]. Главным страхом обывателей при этом оставалась боязнь гражданской войны. В ноябрьском номере «Стрекозы» появляется рисунок, где Россия изображалась как поле битвы маленьких черных человечков, над которыми с пером и бумагой склонилась История, размышлявшая: «Гм… Это самая скверная история из всех, какие мне приходилось записывать»
[2598].
