Другие современники признавали разношерстность публики, участвовавшей в разгроме, отмечали даже роль великосветских дам: «В этом погроме, как я узнал, участвовали и хулиганы, и много лиц даже из высшего общества, не исключая и титулованных дам. Одна такая графиня мне через несколько лет случайно в разговоре созналась, что и она тоже была не безгрешна при погроме посольства. Градоначальник, не найдя настоящих виновников и, вероятно, опасаясь в обвинении в бездействии власти, арестовал и посадил в тюрьму несколько десятков каких-то мальчишек. Когда мне директор Департамента полиции Брюн де Сент-Ипполит доложил об этом, я, переговорив с градоначальником, приказал их немедленно освободить», — вспоминал В. Ф. Джунковский
[337]. Генерал-майор отдельного корпуса жандармов А. И. Спиридович, наблюдавший погром, обратил внимание, что среди погромщиков, выбрасывавших вещи из окон посольства, особенно выделялась суетливостью «какая-то барышня в шляпке»
[338].
Впоследствии «патриотическая» общественность пыталась забыть этот погром как черное пятно в процессе консолидации общества, однако многие усматривали прямую связь между «патриотическими» манифестациями 17–20 июля, разжигавшими национальную ненависть, пробуждавшими хулиганские инстинкты толпы, в которой новоявленные «патриоты» чувствовали свою безнаказанность, и погромом 22 июля. «Это последствие допускавшихся все эти дни патриотических манифестаций, принявших несомненно хулиганский вид», — записал 23 июля в своем дневнике городской голова И. И. Толстой о минувших событиях
[339].
Несмотря на хулиганскую природу погром немецкого посольства отразился в патриотическом символическом пространстве. Поэт Б. Садовской посвятил ему стихотворение «Перед германским посольством»:
Оно вздымалось глыбой серой
И в белом сумраке ночном
Казалось сказочной химерой,
Тяжелым и недвижным сном.
Два гладиатора держали
Коней железных под уздцы
И терпеливо выжидали
Победу, славу и венцы…
…Когда же вспыхнул пыл военный
В сердцах, как миллион огней,
Они низринулись мгновенно
С надменной высоты своей…
[340]
Случай в германском посольстве представляет интерес с точки зрения изучения психологии толпы, в которой происходит смешение сознания как образованных, так и необразованных индивидов, подчиняющихся единым эмоциональным порывам. Не случайно во время погрома «титулованные дамы» слились с массой обычных хулиганов, чье внимание очень быстро от символов германского имперства переключилось на содержание винного погреба. Кроме того, этот немецкий погром продемонстрировал развитие конспирологического мышления на почве шпиономании — пытаясь оправдать в смерти переводчика русских «патриотов», газеты выдвинули версию, что Катнера убили свои же немцы. Газета «Вечернее время», которая 23 июля в убийстве переводчика обвинила хулиганов, 24 июля изменила позицию. Была выдвинута версия, что погромщики обнаружили разложившийся труп Катнера, который был убит сотрудниками посольства за то, что «слишком много знал» и мог бы выдать оставшихся в столице немецких шпионов: «Катнер был прекрасно осведомлен относительно всех являвшихся в посольство. Он знал тех лиц из обывателей, которые поддерживали непрерывное сношение с посольством, и мог бы вероятно рассказать не мало любопытного из области сношения чинов полиции с немецкими подданными, проживающими в Петербурге… Катнер много знал. После отъезда посольства его нашли мертвым»
[341]. Этой же версии придерживалась «Земщина», добавлявшая, что «при осмотре здания Германского посольства на чердаках и в подвалах найдены сундуки, наполненные громадным количеством возмутительных прокламаций, призывающих русских рабочих к забастовкам и революции на случай мобилизации»
[342]. Впоследствии шпиономания охватила всех представителей российского общества — от неграмотных крестьян, считавших, что все велосипедисты — это шпионы, отравлявшие колодцы, до дворян, полагавших, что Александра Федоровна выдает немцам военные тайны. Также ходили слухи, что когда немецкий посол Пурталес отправлялся на вокзал, его сопровождали две таинственные дамы в черном. Однако на вокзале одна из них исчезла. Впоследствии образ «дамы в черном» (иногда использовался более драматичный образ «черной вдовы») регулярно возникал в шпионских слухах столичного общества. 15 июля 1915 г. на имя великой княжны Ольги Николаевны пришло анонимное письмо, в котором рассказывалось о появлении в Новом Петергофе таинственной дамы, выдающей себя за француженку по фамилии Эмбло, которая под видом уроков французского языка втирается в доверие к высокопоставленным лицам, имеющим доступ к военным тайнам. Адресанта настораживало то, что Эмбло постоянно возила с собой какой-то матрац, на основании чего автор заключал: «Существует предположение и довольно основательное, что г-жа Эмбло мужчина и немец, и что не есть ли она одна из тех двух дам „в черном“, которые сопровождали германского посла Пурталеса на Финляндский вокзал в день его отъезда и исчезли неизвестно куда»
[343]. Ходили толки, что одной из таинственных дам была завербованная немцами сотрудница Петербургского телеграфного агентства. 22 июля «Земщина» распространила слух об аресте некой телеграфистки Н., которая регулярно посещала германское посольство.
Российская полиция хоть и предпочитала не вмешиваться в проявления народного патриотизма (Палеолог, Джунковский обвиняли ее почти в пособничестве громилам), 24 июля градоначальник князь А. Н. Оболенский все же напомнил жителям столицы о действующем с 13 июля запрете на проведение митингов, но демонстраций от этого меньше не стало. В меньшем масштабе, но локальные погромы иностранных фирм продолжались. По подсчетам исследователей, с 22 по 25 июля в Петрограде были разгромлены, помимо германского посольства, мебельный магазин фирмы «Братья Тонет», магазин инструментов для обработки металла и дерева торгового дома «Шухардт и Шютте», книжный магазин «А. Излер», магазин «Венский шик», «Кафе Рейтер», редакция газеты «St.-Petersburg Zeitung»
[344]. Спустя некоторое время в печати стала появляться информация о том, что толпа в ряде случаев наносила ущерб русским подданным: «St.-Petersburg Zeitung» представляло собой русскую газету, выходившую на немецком языке, а кафе «Рейтер» принадлежало русской дворянке. Хозяйка кофейни, Варвара Николаевна Рейтер, урожденная Васильева, написала в редакцию «Вечернего времени» письмо: «Вчера в моей кофейне, на углу Невского проспекта и Садовой, были повреждены вывески и разбиты окна. Фамилия „Рейтер“ ввела возбужденную толпу в заблуждение. Я русская столбовая дворянка. Мой муж Чех, удостаивавшийся неоднократно Высочайших подарков и наград за долголетние заслуги. Мои трое детей воспитываются в здешних гимназиях. Я не только понимаю, но сочувствую волнению, которое охватило все наше общество. Я понимаю невольное заблуждение толпы и, как патриотка, прошу принять от меня на нужды военного времени 500 рублей»
[345].
