Членовредительство как способ уклонения от воинской службы практиковалось задолго до мировой войны. Еще в конце XIX в. подростки из беднейших слоев отрубали себе пальцы, лишь бы не идти в армию. Исследовавший это явление А. Б. Асташов обратил внимание даже на своеобразную географию членовредительства: в одних областях преобладали искусственные опухоли, в других — флегмоны, в третьих — грыжи
[458]. Все это свидетельствовало о сформировавшейся традиционной практике уклонения от службы, связанной с нежеланием воевать и погибать «за Веру, Царя и Отечество».
В воспоминаниях русских офицеров встречаются истории, как русские крестьяне занимались членовредительством, лишь бы не идти на службу. Подобное отношение к воинской повинности сохранялось, вероятно, с эпохи рекрутских наборов, бывших для русских крестьян одной из форм крепостного рабства: «На том заседании, на котором пришлось мне присутствовать, добрая половина дня была посвящена разбору дел о членовредительстве… Я не верил своим ушам, когда читали обвинительный акт: подсудимый, молодой крестьянин, узнав о своем призыве в армию, отрубил себе топором указательный палец на правой руке, чтобы не быть годным к военной службе. Несчастный, чахлый маленький человечек, охраняемый двумя громадными кавалергардами в касках, слушал все это с полным равнодушием… Суд, состоявший из украшенных орденами гвардейских полковников, приговорил подсудимого к пяти годам арестантских рот. Тяжелое чувство вызвал во мне этот суд. Впервые я увидел с полной наглядностью, что для русского крестьянина наша армия была чем-то вроде каторги»
[459].
В 1914 г. членовредительство достигло больших размеров и приобрело более осознанный, целенаправленный характер. Согласно подсчетам Асташова, в некоторых партиях призывников, прибывавших на медицинское обследование от уездных воинских начальников, насчитывалось до 12 % симулянтов
[460]. Причем практиковали это не только запасные, но уже принесшие присягу рядовые солдаты. Так, например, военным прокурором военно-окружного суда Киевского военного округа в 1914 г. было заведено в 2 раза больше дел, чем за 1913 г.
[461] Как правило, пальцы себе отрубали люди малообразованные, не понимавшие, что за такое деяние им будет грозить уголовное преследование. При этом они в большинстве случаев не пытались обмануть призывную комиссию, а прямо заявляли, что не хотят служить. Один из таких самопораненцев угрожал в участке, что «прыгнет в окно или еще что-нибудь сделает, а служить не будет, так как это ему тяжело»
[462]. Однако в действительности членовредительство не спасало от службы. 29 декабря 1914 г. ратник Никита Блоха в Харькове отрубил себе топором указательный, средний и безымянный пальцы левой руки, за что был приговорен к тюремному заключению на 2 года и 6 месяцев, но после окончания войны, а до тех пор был отправлен на фронт
[463]. Также относительно легко вычисляли случаи самострельства, что встречалось даже среди офицеров
[464]. Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал Н. И. Иванов, понимая массовый, угрожающий характер симуляций и членовредительства, уже 10 октября 1914 г. запросил верховного главнокомандующего о «принятии решительных мер против разразившегося среди нижних чинов армии умышленного членовредительства»
[465]. Тем не менее явление разрасталось. Как отметил М. В. Оськин, в 1915 г. на Северном фронте самострелы составляли до 25 % от всех ранений
[466].
Более «прогрессивным» способом самопоранений было введение шприцем под кожу различных веществ, вызывавших гнойники и опухоли. В некоторых случаях врачи затруднялись определить, каково происхождение опухоли — искусственное или естественное. Так, в декабре 1915 г. рядовой 87‐го пехотного Нейшлотского полка Яков Гроссман был заподозрен в умышленном производстве у себя паховой грыжи. Чтобы разобраться в ситуации, были приглашены два специалиста по грыжам. Мнения экспертов разделились: один констатировал искусственное происхождение, другой — естественное. Экспертизу повторили, и опять врачи пришли к противоположным выводам. Дело в итоге передали во Врачебное отделение Петроградского врачебного правления
[467]. Подобные способы уклонения от участия в боевых действиях практиковались на протяжении всей войны. 23 сентября 1916 г. стрелок Латышского стрелкового запасного полка Рудольф Кунус, узнав о скорой отправке своей маршевой роты из Лифляндии на фронт, ввел себе под кожу в области шеи при помощи шприца можжевеловое масло, что привело к воспалению. В результате Кунус на фронт отправлен не был
[468]. Асташов отмечает, что в годы войны среди населения распространялись целые списки способов уклонения от военной службы путем членовредительства
[469], авторы которых внимательно следили за принимавшимися дополнениями к «Расписанию болезней» и предлагали соответствующие способы самопоранений.
Массовый характер на всем протяжении мировой войны носило и дезертирство. Отправленные в действующую армию после присяги новобранцы, случалось, убегали целыми вагонами. Начальник штаба главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта М. В. Алексеев отмечал, что побеги нижних чинов с поездов в 1914 г. составляли 20 %. Часто побеги носили коллективный характер
[470]. Иногда в дезертиры подавалось по 500–600 человек — более половины едущих в железнодорожном составе
[471]. Некий прапорщик Соколов, отправлявший маршевую роту из Калуги, радовался, что из 250 солдат убежало лишь 30
[472]. По мере затягивания войны дезертирство только усиливалось. Хотя в эмигрантской историографии с подачи М. В. Родзянко устоялась цифра в 195 тысяч дезертиров, А. Б. Асташов считает ее сильно заниженной и полагает, что к 1917 г. 1–1,5 млн солдат русской армии «прошли путь дезертира»
[473].
