Более суровым наказанием являлось заключение в крепости. Законодательство допускало, что заключение в крепости могло сопровождаться лишением прав состояния, однако такие случаи по статье 103 выявлены не были. Как и в случае с арестом, наиболее распространенным сроком крепостного заключения был срок в пределах одного месяца. Минимальным временем оказалось двухнедельное содержание. Именно такой приговор вынесла Харьковская судебная палата в отношении 25‐летней фельдшерицы Сони Гельфгат, которая в октябре 1914 г. во время разговора в аптеке с фельдшером Кореневым на замечание последнего, что немцы зверски обращаются с мирным населением, ответила: «А разве наш государь делал лучше, устраивая в городе Одессе и других местах погромы и проливая кровь» и вдобавок назвала императора «недалеким»
[822]. В данном случае, хотя крестьяне получали за более оскорбительные высказывания куда меньшие сроки, сказалось, вероятно, еврейское происхождение фельдшерицы. Кроме того, подчас грубо-обсценное и абсурдное, настоянное на слухах высказывание крестьян списывалось на эмоциональность сельских жителей, тогда как рациональное обвинение мыслилось отягчающим фактором. Образованный человек, отдававший себе отчет в произнесенных словах, мог получить больший срок. Так, две недели крепости получил 56-летний мещанин Екатеринбурга Виктор Петер, управляющий конторой, за то, что в феврале 1915 г. в разговоре с рабочими о мобилизации ратников сказал: «В японскую войну вас дураки обманули, не дали земли и теперь обманут, не дадут. Издали вам манифест и то его Никулка скрыл». На вопрос, кто обманет, Петер ответил: «Ваш Никулка»
[823]. В докладе отмечено, что Петер православный, домашнего образования, женат и имеет четырех детей.
По количеству приговоров к заключению в крепости на втором месте после месячного срока стояло годовое заключение. 30 декабря 1915 г. Томский окружной суд приговорил к заключению в крепости на один год и четыре месяца 19-летнюю еврейку, мещанку г. Каинска Мере Трескову за то, что, присутствуя на проводах на войну мужа своей знакомой, она напевала революционные песни (некий Самойлов играл их мелодии на балалайке) и, в частности, произнесла, имея в виду императора: «Если бы я была там (на войне. — В. А.), то всадила бы ему первую пулю»
[824]. Отягчающим обстоятельством стали политические рассуждения Тресковой. В частности, она возмущалась тем, что «нас евреев на войну в первую голову гонят, а надела не дают». В докладе не отмечалось, была ли Трескова пьяна (очевидно, что собравшиеся проводить призывника пили не только чай), однако сочетание революционного фольклора, политических высказываний с еврейской национальностью обвиняемой представлялось достаточным основанием для серьезных опасений на ее счет, в результате за аналогичное высказывание с Детковым (оскорбление и угроза убийством императору) Трескова получила куда более серьезное наказание. Еще один земляк Тресковой, 70-летний еврей Мовша Малкин, проживавший в деревне Богатихе, получил год крепости за то, что в январе 1915 г., вернувшись домой из Каинска, на вопросы находившихся в его доме крестьян о городских новостях сообщил, что из пяти сыновей его свата один умер, а четырех взяли на войну, после чего произнес: «… (брань) вашего государя, чтоб он околел»
[825]. В отличие от Тресковой, Малкину не вменялись в вину революционные высказывания, однако отягчающим обстоятельством была его трезвость и национальность. Правда, в соответствии с царским повелением на это дело резолюцию наложил министр юстиции А. А. Хвостов: «Полагал бы возможным это дело прекратить ввиду… преклонного возраста и состояния нарушенного душевного равновесия, вызванного призывом 4 сыновей близкого человека». Другой еврей, киевский купец I гильдии 49-летний Борук Бродский, также получил год крепости за то, что прокомментировал сообщение «Русского слова» о поездке императора в действующую армию словами: «Государь император должен был ехать из Петрограда прямо в Варшаву, а поехал кругом, вот сукин сын»
[826]. В данном случае, несмотря на относительно нейтральное высказывание в сравнении с другими известными упоминаниями царской особы, отягчающим обстоятельством была «история» обвиняемого, который уже был подвергнут крепостному заключению на один месяц за оскорбление городового, а также был выслан из Киева под гласный надзор полиции в г. Цивильск. Тем не менее значительный процент евреев среди приговоренных к крепостному заключению не кажется простым совпадением в условиях развивавшейся в России ксенофобии и шпиономании.
Помимо евреев, в крепость по статье 103 часто отправлялись этнические немцы. Так, год заключения получил крестьянин Самарской губернии Генрих Гинтер за то, что в июне 1915 г. в разговоре с двумя десятниками о войне на замечание одного из них, что русские войска собираются оставить Львов, со смехом произнес: «Они, немцы, возьмут Львов, но даже придут в Петербург. Будут… царевых дочек, их у него много, и до самой царицы доберутся и ее…»
[827] 28 февраля 1916 г. был осужден к годовому крепостному заключению германский подданный Готлиб Классен за то, что якобы с самого начала войны и до весны 1915 г. в г. Бердянске Таврической губернии регулярно в присутствии свидетелей оскорбительно отзывался об особе императора. Классен родился в России, происходил из семьи немецких колонистов Екатеринославской губернии, его дети были российскими подданными, причем два сына сражались на войне против Германии. Классен не признал себя виновным и направил ходатайство о помиловании и принятии в русское подданство. Однако министр юстиции Хвостов отклонил прошение о помиловании, оставив приговор в силе
[828].
Было бы неверным утверждать, что среди хулителей, получавших длительные сроки заключений, не было русских. Все же доминировали в качестве обвиняемых именно русские крестьяне (при этом привести точную статистику по национальностям вряд ли удастся, так как национальная принадлежность, как и вероисповедание, указывалась не всегда). Достаточно их было и в крепостях. Причем возвращавшиеся с фронта рядовые солдаты из крестьян также пополняли число хулителей. Так, например, находившийся в отпуске по ранению рядовой лейб-гвардии Егерского полка из крестьян Курской губернии Михаил Усов в разговоре с сельскими жителями о войне в декабре 1914 г. заявил, что «германцы 40 лет готовились к войне и крепости строили, а наш царь водкой торговал и строил монопольки. Наш царь после пяти месяцев войны уже побирается»
[829]. Харьковская судебная палата приговорила Усова к заключению в крепости на два года с заменой наказания с заключением в дисциплинарной части на тот же срок. В итоге Усов вернулся на фронт.
