Пока хозяин все это рассказывал, он вслух прикидывал цены на все манипуляции, которые ему предстояли, а Вовчик на калькуляторе суммировал, на сколько же мужик попал. Энтузиазм рассказчика угасал с каждым новым нулем. К концу повествования высветилось шестизначное число, только не сто тысяч, а гораздо ближе к семизначному.
Я уж и не знаю, хорошо это или плохо, но, когда хозяйка падала в обморок, она благодаря Вовчику не успела удариться головой, и потому смогла вспомнить телефон их горничной, которая жила неподалеку и имела и ключи от дома, и пульт снятия его с охраны. Минут через десять горничная приехала.
После того как клиника опустела, наступила секундная тишина. И тут мне на глаза попался калькулятор с окончательной суммой.
– Ни хрена себе подстригли колтунчик, – невольно вырвалось у меня.
По дороге в Монреаль…
Я сидел в аэропорту Франкфурта-на-Майне, ел вкуснейший брецель и запивал его замечательным немецким пивом. Ну привычка у меня такая: когда я в Германии, обязательно ем брецели и пью пиво.
Настроение улучшалось с каждым глотком. Я лечу в Монреаль. Позади три с половиной часа перелета из Москвы, проведенные во сне, однажды прерванном ради плотного завтрака стюардессой пунктуальной «Люфтганзы». Впереди еще шесть часов, и я приземлюсь в своем любимом городе – Монреале. Последние годы я перестал любить Москву. Это больше не моя Москва, в которой я родился и вырос, это чужой город. Москва стала похожа на шестнадцатилетнюю деревенскую модницу, которой дали много денег и запустили в супердорогой магазин, разрешив покупать все, что она считает красивым и модным, но она предпочла дешевый вещевой рынок. Результат под стать тем, кто этой «красотой» восхищается. А вот Монреаль… Он стал родным. Через шесть часов я прилечу в декабрьский мороз, в абсолютно белый от снега, залитый солнцем Монреаль, над которым почти всегда голубое небо.
Монреаль – это Париж Северной Америки, он прекрасен в любое время года.
После долгой морозной и снежной зимы вдруг наступает короткая, буквально на две-три недели, весна. Буйство красок и пьянящих ароматов. Цветет и благоухает даже метла, забытая на участке. Яблони, груши, сливы, магнолии, китайская яблоня, еще какое-то дерево, усыпанное желтыми цветами, название которого я так и не могу запомнить. Масса разных весенних цветов, сирень и зеленая трава. Чума! Третьи выходные мая – дни массовых посадок всего того, что только хочется посадить. До этого времени может выпасть снег.
Весна моментально превращается в лето. Лето жаркое и влажное. Но дышится легко: очень много в городе зелени, да и воздух чистый. Из двух вечных московских вопросов – откуда берется пыль и куда деваются деньги – первый здесь отпадает сам собой. Ну нет в Монреале пыли.
Народ распаковывает «барбекюшницы», кто у себя на участках, кто на балконах. Запах жареного мяса не накрывает удушливым смогом все вокруг, а становится легкой частью летней жизни города, как и хорошее вино на открытых террасах кафе. А в сентябре наступает длинная и теплая осень – «индейское лето», так тут называют это время. Монреальцы у себя во дворах еще купаются в бассейнах, ходят в шортах и легких платьях. Залезешь в такую погоду на Мон-Руаяль, который, как пупочная грыжа, возвышается над всем островом Монреаль, и наслаждаешься видом города, смотришь, как течет река Святого Лаврентия, а под ногами на склонах Мон-Руаяля и в городе буйство красок осенней листвы. Описать это просто невозможно, слов не хватит. Осень в Монреале нужно видеть самому. Каждый раз мне кажется, что психиатр по мне точно плачет, потому что даже в горячечном бреду невозможно представить эту красоту.
И ко всему этому добавляется французская речь, которая полностью диссонирует с представлением о Северной Америке. Вот туда-то я и лечу.
…Первая вспышка памяти
Мысли приходят в голову быстро, гораздо быстрее, чем летит свет. Мысль, посетившая меня, просто озарила мое полусонное сознание. Она не блистала новизной, но ее сверкание было под стать блеску хирургических инструментов перед началом операции.
– А не выпить ли мне чего покрепче?
Мысль оказалась своевременной, тем более что она не нарушала «Правил правильного питья», в которых головной болью и тяжелым похмельем многих поколений написано, что градус можно, а подчас и нужно только повышать. Поэтому, заказав еще сто пятьдесят виски, я вальяжно откинулся на диван.
Без тоста пить нельзя. Даже с утра пьешь за собственное здоровье, а тут… Я пожалел, что у меня нет отрывного календаря. Там всегда можно найти повод.
«Кстати, – меня неожиданно пронзила вспышка памяти, как в рассказе Жванецкого, – сегодня же первое декабря. Аккурат в этот день в уже далеком 1989 году мы с друзьями открыли первую в Москве частную ветеринарную клинику».
Итак, тост был готов.
«За мир, за дружбу, за ветеринарную службу!» – так начинал каждое наше застолье один из нас, доктор Бычков, который окончил военно-ветеринарный факультет нашей родной Московской ветеринарной академии. Причем делал он это всегда лихо, подняв правый локоть на уровень воображаемого погона. У меня, конечно, так залихватски не получалось, да и народ в аэропорту неправильно бы меня понял, но заветные слова я сказал и сделал добрый глоток.
Виски разливался по организму, и начались воспоминания. Нас было четверо друзей: Владимир Иванович Бычков, Александр Юрьевич Саломатников, Дмитрий Игоревич Коропов и я. С Димкой мы были одногруппниками, а вот с Вовкой и Юрьичем мы познакомились на Мосгорветстанции, где Бычков руководил отделом ветпомощи на дому, а Юрьич работал главным ветеринарным врачом станции. Димка с Вовкой были потомственными ветеринарными врачами, а мы с Сашкой пришли в ветеринарию, как тогда писалось в звонких комсомольских реляциях, по зову сердца.
