Бобби утвердительно кивнул.
– Если я буду сидеть спокойно – сложа руки, как ты выразился, – обезьяны, возможно, со временем уйдут. Они и появляются-то далеко не каждую ночь.
Я буду выжидать, и, может быть, моя жизнь вновь вернется в прежнее русло.
– Не забывай о словах Анджелы. Она ведь была не обкуренной, когда говорила, что ничто уже не будет таким, каким было прежде.
– А ежели все потеряно, зачем же ты тогда продолжаешь таскать на башке свою кепку и темные очки?
– Человек с ХР до последнего момента верит, что еще не все потеряно, – с ироничным пафосом ответил я.
– Камикадзе.
– Слабак.
– Дегенерат.
– Тухлятина.
Я повернулся и покатил велосипед по вязкому песку прочь от дома.
Орсон протестующе заскулил, не желая уходить от сравнительно безопасного жилища, но все же послушно потрусил вслед за мной. По мере того как мы двигались в сторону города, пес ни на шаг не отбегал от меня, настороженно втягивая ноздрями воздух.
Не успели мы отойти и на тридцать метров, как, выбивая пятками маленькие облачка песка, нас догнал Бобби и загородил нам путь.
– Знаешь, в чем твоя главная проблема? – с горячностью спросил он.
– В неумении выбирать друзей, – с не меньшим жаром ответил я.
– Твоя проблема заключается в том, что ты непременно хочешь оставить след на земле. Нацарапать на земном шаре что-нибудь вроде «здесь был я».
– Мне это и в голову не приходило.
– Врешь, говнюк!
– Не выражайся. Здесь собака.
– Вот для чего ты пишешь все эти свои статейки и книжечки. Чтобы остаться в памяти потомков.
– Я пишу потому, что мне это нравится.
– То-то ты все время скулишь о том, как это тяжело.
– Да, тяжело. Тяжелее, чем все, что я пробовал, но зато приносит удовлетворение.
– А знаешь, почему тяжело писать книги? Потому что это занятие противоестественно.
– Только для тех, кто не умеет читать и писать.
– Мы пришли в этот мир не для того, чтобы оставить в нем след, братишка. Памятники, мемуары, скрижали истории – именно на них люди чаще всего и расшибают себе лбы. Мы здесь для того, чтобы наслаждаться жизнью, смаковать причудливость дарованного нам мира, блаженствовать на гребне волны.
– Гляди-ка, Орсон, перед нами опять философ Боб!
– Мир совершенен уже таким, какой он есть, он прекрасен от горизонта до горизонта, а любой след, который мы пытаемся на нем оставить, не лучше жалкой пачкотни на заборе. Ничто не может улучшить мир, дарованный нам свыше, и любая попытка сделать это является вандализмом.
– А музыка Моцарта? – спросил я.
– Вандализм, – ответил Бобби.
– А искусство Микеланджело?
– Пачкотня.
– А Ренуар?
– Пачкотня.
– А Бах? А «Битлз»?
– Звуковая пачкотня, – с горячностью заявил он.
Пока продолжалась наша перепалка, у Орсона, похоже, начался очередной приступ страха.
– Матисс, Бетховен, Уоллес Стивенс, Шекспир…
– Вандалы и хулиганы.
– Дик Дейл, – произнес я священное для каждого серфера имя Короля гитары, отца всей серферской музыки.
Бобби моргнул, но все же выдавил из себя:
– Тоже пачкотня.
– Ты больной.
– Я самый здоровый человек из всех, кого ты знаешь. Прошу тебя, Крис, брось ты этот безумный и бессмысленный крестовый поход!
– Видимо, я и впрямь живу в окружении слабаков, если обычное любопытство воспринимается в качестве крестового похода.
– Живи своей жизнью, смакуй ее, развлекайся.
Именно для этого ты появился на свет.
– Я и развлекаюсь. Только по-своему, – заверил его я. – Не волнуйся.
Вывернув велосипедный руль, я попытался обогнуть Бобби, но он сделал шаг влево и снова загородил мне дорогу.
– Хорошо, – проговорил он, идя на попятную, – ладно. Но только прошу тебя об одном: пока ты не достигнешь твердой земли, где можно будет сесть на велосипед, кати его одной рукой, а в другой держи «глок».
А потом крути педали как можно быстрее.
Я похлопал себя по карману, который был оттянут тяжелым пистолетом. Одна пуля выпущена в доме Анджелы, значит, в обойме осталось девять.
– Но ведь это всего лишь обезьяны, – усмехнулся я.
– И да, и нет, – ответил он.
Пытаясь поймать взгляд его темных глаз, я спросил:
– Ты больше ни о чем не хочешь мне рассказать?
Он пожевал нижнюю губу и проговорил:
– Возможно, я действительно Кахуна.
– Ты ведь не это собирался сказать.
– Нет, но то, что я тебе скажу, прозвучит еще более дико. – Взгляд Бобби продолжал блуждать по дюнам. – Вожак этого обезьяньего отряда… Я видел его лишь раз, и то на расстоянии, в темноте, всего лишь промелькнувшей тенью. Он гораздо больше, чем остальные.
– Насколько больше?
Только сейчас Бобби решился встретиться со мной взглядом.
– Очень здоровый. Примерно с меня ростом.
Чуть раньше, стоя на крыльце и дожидаясь, когда Бобби вернется со своего обхода, я краем глаза заметил какое-то движение: будто кто-то длинными плавными " скачками, пригнувшись, пробежал между дюнами.
Когда я развернулся в ту сторону, выхватив «глок», там уже никого не было.
– Человек? – спросил я. – Бегающий с обезьянами нового тысячелетия и возглавляющий их отряд?
Что-то вроде городского Тарзана Мунлайт-Бей?
– Ну, по крайней мере мне он показался человеком.
– И что из этого следует?
Бобби отвел глаза и пожал плечами.
– Я лишь говорю, что видел не одних только обезьян. Вместе с ними – кто-то или что-то очень большое.
Я посмотрел на огни Мунлайт-Бей и проговорил:
– Такое чувство, что где-то тикает бомба с часовым механизмом и скоро весь город взлетит на воздух.
– Вот и я о том же. Держись подальше от взрыва и постарайся не попасть под осколки.
Придерживая велосипед одной рукой, другой я вытащил из кармана «глок».
– Влезая в это опасное и глупое приключение, ты должен помнить об одной вещи, – продолжал Бобби.
– Очередная порция серферской мудрости?
