Бобби снова подозрительно уставился в окно. Я спросил:
– Брат, что там? Ты заказал пиццу?
– Нет, но город кишит анчоусами.
– Анчоусами?
– Рыбообразными типами. Вроде тех зомби, которых мы видели сегодня ночью, когда ехали из Уиверна к дому Лилли. Типов с мертвыми глазами в седане. Я видел и других. У меня такое чувство, что готовится какое-то выдающееся паскудство.
– Худшее, чем конец света? – спросил я. Он бросил на меня удивленный взгляд, а затем усмехнулся.
– Ты прав. Хуже не бывает.
– Да уж, – мрачно буркнула Саша. – Хрен редьки не слаще.
Бобби обернулся ко мне и сказал:
– Я знаю, за что ты ее любишь.
– За то, что она мое личное солнышко, – ответил я.
– Ходячая добродетель, – сказал он.
– Пятьдесят пять кило меду, – сказал я.
– Пятьдесят, а не пятьдесят пять, – уточнила она. – И забудьте о том, что я называла вас Карли и Ларри. Для Ларри это оскорбление.
– Значит, мы Карли и Карли? – спросил Бобби.
– Она думает, что она Мо, – сказал я. Саша ответила:
– Я думаю, что хочу спать. Но боюсь, что от таких новостей не уснешь.
Бобби покачал головой.
– Это единственное, что я мог сделать, – промолвил он и вышел.
Я запер дверь и смотрел Бобби вслед, пока он не уехал.
Расставание с другом заставило меня нервничать.
Может быть, я нытик, невротик, параноик. Но в данных обстоятельствах только это спасало меня от безумия.
Если бы мы всегда сознавали, что дорогие нам люди смертны, что их жизнь висит не на волоске, а на паутинке, возможно, мы были бы более добры к ним и более благодарны за их любовь и дружбу.
Мы с Сашей поднялись наверх, легли в постель, взялись за руки и помолчали.
Мы боялись. Боялись за Орсона, за Джимми, за Стюартов, за самих себя. Чувствовали себя маленькими и беспомощными. Однако через несколько минут заговорили о наших любимых итальянских соусах. Едва не победил песто с орехами, но в конце концов мы сошлись на марсале, а затем снова умолкли.
Едва я решил, что Саша задремала, как она сказала:
– Ты плохо знаешь меня, Снеговик.
– Я знаю твое сердце. Этого достаточно.
– Я никогда не рассказывала тебе о своей семье, о своем прошлом, кем я была и что делала до того, как пришла в «Кей-Бей».
– Хочешь рассказать это сейчас?
– Нет.
– Вот и хорошо. А то у меня нет сил.
– Неандерталец.
– А ты кроманьонец. Именно этим и объясняется твое превосходство.
Она помолчала и ответила:
– Может быть, я никогда не расскажу тебе о своем прошлом.
– Даже завтра?
– Ты действительно не хочешь этого знать?
Я сказал:
– Я люблю тебя такой, какая ты есть. И уверен, что любил бы тебя такой, какой ты была. Но мне нравится то, чем я владею сейчас.
– Ты относишься к людям без предубеждения.
– Я праведник.
– Я серьезно.
– Я тоже. Праведник и есть.
– Задница.
– Нехорошо так говорить о праведниках.
– Ты единственный человек из всех, кого я знаю, кто судит людей только по их поступкам и прощает их, когда они исправляются.
– Ну да. Нас таких двое. Я и Иисус.
– Неандерталец.
– Осторожнее, – предупредил я. – Можно навлечь на себя кару небесную. Огненные стрелы. Кипящую смолу. Чуму на всю эту местность. Дождь из лягушек. Геморрой.
– Я смущаю тебя, да? – спросила она.
– Да, Мо, смущаешь.
– Крис, все, о чем я говорю, составляет твою особенность. Именно это отличает тебя от других. Не ХР. Я молчал. Она сказала:
– Ты изо всех сил ищешь реплику, которая заставит меня снова сказать тебе «задница».
– Или хотя бы «неандерталец».
– Это тоже твоя особенность. Спокойной ночи. Она выпустила мою руку и легла на бок.
– Я люблю тебя, Саша.
– А я тебя, Снеговик.
Несмотря на темные маркизы и плотно закрытые шторы, края окон окаймляли полоски слабого света. Даже это пасмурное утро было прекрасно. Мне до ужаса хотелось выйти наружу, встать, поднять лицо к небу и начать разглядывать облачные фигуры и животных. Хотелось стать свободным.
Я сказал:
– Гуделл…
– М-мм?
– Твое прошлое.
– Да?
– Ты ведь не состояла в банде, правда?
– Задница.
Я облегченно вздохнул и закрыл глаза.
Тревога за Орсона и троих пропавших детей должна была лишить меня сна, но я уснул сном праведника или тупого неандертальца.
Когда четыре часа спустя я вернулся, Саши в постели не было. Я оделся и пошел ее искать.
К двери холодильника была магнитом прикреплена записка: «Ушла по делу. Скоро вернусь. Ради бога, не ешь на завтрак сырные энчиладас. Возьми хлопья с отрубями. Мо».
Пока сырные энчиладас разогревались в духовке, я прошел в столовую, которая теперь стала музыкальной студией Саши, так как ели мы на кухне. Обеденный стол, стулья и другую мебель мы перенесли в гараж, и в столовой разместились ее электронная клавиатура, синтезатор, подставка с саксофоном, кларнет, флейта, две гитары (одна электронная, другая акустическая), виолончель с табуретом, музыкальный центр и столик для записи нот.
Кроме того, мы переоборудовали кабинет на первом этаже в гимнастический зал. Вдоль стен расположились велотренажер, тренажер для гребли, гантели, а в центре лежал мат. Саша всерьез увлекалась гомеопатией, поэтому полки были уставлены тщательно рассортированными пузырьками с витаминами, минералами, травами, а также, насколько я знаю, толченым крылом летучей мыши, маслом из жабьего глаза и мармеладом из печени игуаны.
Ее впечатляющая библиотека занимала в прежнем доме всю столовую. Здесь же Сашины книги заполонили весь дом.
У нее было множество увлечений: кулинария, музыка, аэробика, книги и я. Вернее, я знал только о них. Я никогда не спрашивал, какое из увлечений является для нее главным. Не потому, что боялся оказаться на пятом месте из пяти. Я был бы счастлив оказаться пятым и даже вообще попасть в список.
Я обошел столовую, потрогал гитары и виолончель, взял саксофон и сыграл несколько тактов из старого хита Гари Ю. С. Бонда «Квартет на троих». Саша учила меня играть. Не могу сказать, что я добился выдающихся успехов, но получалось неплохо.
