– А я тебя тоже разочаровываю? – спросил Бобби.
– Я всегда знал, что ты собой представляешь, – ответил Мануэль, кладя обойму в карман.
– Взаимно. Тебе нужно сменить косметику. Как, Крис, должен он сменить косметику?
– Да. Ему нужен более плотный грим, – ответил я.
– Ага, – сказал Бобби Мануэлю. – А то просвечивают три буквы на лбу.
Мануэль не ответил и засунул мой «глок» за пояс.
– Так ты проверил номер? – спросил я.
– Бесполезно. «Сабурбан» был угнан накануне вечером. Мы нашли его сегодня брошенным у бухты.
– В нем что-нибудь было?
– Тебя не касается. Крис, я должен сказать тебе две вещи. Меня заставили прийти к тебе две причины. Держись от этого дела подальше.
– Это номер один?
– Что?
– Первое из того, что ты хотел сказать? Или просто полезный совет?
– Две вещи мы сможем запомнить, – сказал Бобби. – Но если советов будет больше, придется записывать.
– Держись от этого дела подальше, – повторил Мануэль, обращаясь ко мне и игнорируя Бобби. В его глазах не было сверхъестественного блеска, но от звучавшей в голосе стали по спине бежали мурашки. – Ты уже использовал все поблажки, которые я мог тебе дать. Я не шучу, Крис.
Сверху донесся какой-то треск и стук переворачиваемой мебели.
Я шагнул к двери, которая вела в коридор. Мануэль остановил меня, протянув дубинку и сильно ударив ею по столу. Хлопок был громким, как выстрел. Рамирес сказал:
– Ты слышал, что я велел Фрэнку не слишком усердствовать. Так что успокойся.
– Здесь больше нет оружия! – гневно сказал я.
– У такого любителя литературы, как ты, может быть целый арсенал. Мы должны проверить это ради спокойствия публики.
Бобби прислонился к буфету и сложил руки на груди. Казалось, он смирился с нашей беспомощностью и спокоен как труп. Эта поза могла усыпить подозрения Мануэля, но я знал Бобби лучше и видел, что он готов взорваться. В правом ящике буфета лежали ножи, и я был уверен, что он выбрал эту позицию не случайно.
Но этот поединок мы выиграть не могли. А нам надо было сохранить свободу, чтобы выручить Орсона и пропавших ребятишек.
Когда наверху раздался звон бьющегося стекла, я пропустил его мимо ушей, обуздал свой гнев и процедил сквозь зубы:
– Лилли потеряла мужа. А теперь, возможно, и единственного ребенка. Это тебя не касается? Ты что, не человек?
– Мне жаль ее.
– И все?
– Если бы я мог вернуть ей мальчика, то сделал бы это. От его слов у меня волосы стали дыбом.
– Ты говоришь так, словно он уже мертв… или находится там, куда тебе нет входа.
Без всяких признаков человечности, которая когда-то была его сущностью, Мануэль произнес:
– Я уже сказал, держись от этого дела подальше. Шестнадцать лет назад жена Мануэля Кармелита умерла, рожая второго ребенка. Ей было всего двадцать четыре. Мануэль, который так и не женился второй раз, любовно и умело растил дочь и сына. У его сына Тоби был синдром Дауна. Мануэлю досталось сильнее, чем многим другим: он понимал, что такое долг и ответственность. И все же, глядя ему в глаза, я не видел в них и тени тех чувств, которые делали Мануэля прекрасным отцом и хорошим полицейским.
– А что с двойняшками Стюартов? – спросил я. Его круглое лицо, скорее смешливое, чем злобное, обычно теплое как лето, теперь было холоднее зимы и тверже льда.
– И с Венди Дульсинеей? – не отставал я. Наконец моя осведомленность вывела его из себя. Голос Мануэля оставался спокойным, но он постучал концом дубинки по своей правой ладони.
– Послушай меня, Крис. Те, кто знает, что случилось, держат язык за зубами. Так что успокойся и помалкивай. Иначе нам придется применить способ Хаймлиха. Понял?
– Конечно. Я понятливый. Угроза убийством. Верно?
– Красиво изложено, – заметил Бобби. – Творчески, не прямо в лоб, сценически правдиво… А вот игра дубинкой – это уже штамп. Так играли садистов-гестаповцев в фильмах пятидесятилетней давности. Без этого образ фашиста был бы более убедительным.
– Я тебя в бараний рог скручу. Бобби улыбнулся.
– Размечтался.
Казалось, Мануэль вот-вот огреет Бобби дубинкой. Я быстро встал между ними, надеясь каким-то чудом пробудить в Мануэле совесть, и сказал:
– Мануэль, если я обращусь к людям и подниму шум, которого ты так боишься, кто всадит мне пулю в затылок? Ты?
Его лицо исказилось от искренней боли, но лишь на секунду.
– Я не смогу.
– Очень по-братски. Мне будет куда легче, если это сделает один из твоих помощников.
– Это будет трудно каждому из нас.
– Но тебе легче, чем мне.
– До сих пор тебя защищал авторитет матери. И то, что когда-то… ты был моим другом. Но не испытывай судьбу, Крис.
– Мануэль, за двенадцать часов украли четверых детей. Не многовато ли? Четверо за одного Тоби?
Обвинение в том, что он приносит в жертву других детей ради своего сына, было жестоким, но справедливым.
Лицо Мануэля почернело, как уголь, в глазах застыла ненависть.
– Ага. У меня есть сын, за которого я отвечаю. Дочь. И мать. На мне вся семья. Мне приходится труднее, чем такому гомику-одиночке, как ты.
При мысли о том, что когда-то мы были друзьями, меня затошнило.
Вся полиция Мунлайт-Бея была подкуплена теми, кто пытался замолчать катастрофу. Причины у копов были разные: у большинства страх, у других ложный патриотизм, у третьих пачки денег из неподконтрольных сенату статей финансирования секретных исследований. Более того, их привлекли к поискам резусов и людей, которые сбежали из лаборатории больше двух лет назад. В ту ночь многие из них были укушены, исцарапаны или заражены каким-нибудь другим способом. Копам грозила опасность «превратиться», и они согласились участвовать в заговоре, надеясь стать первыми в очереди, когда будет найдено лекарство, позволяющее бороться с ретровирусом.
Подкупить Мануэля деньгами было нельзя. Ложным патриотизмом он тоже не страдал. С помощью страха можно поставить на колени любого, но в данном случае страх был ни при чем.
Исследования, которые проводили в Уиверне, не только вызвали катастрофу, но и позволили сделать несколько крупных открытий. Видимо, некоторые эксперименты дали результаты, которые можно было использовать для лечения генетических болезней.
Мануэль продал свою душу в надежде, что один из этих экспериментов поможет Тоби. И я догадывался, что несчастный отец мечтает не только об интеллектуальных, но и о физических изменениях.
Повышение интеллекта было вполне достижимо. Мы знали, что некоторые уивернские разработки предусматривали такое и позволяли получить обнадеживающие результаты. Доказательством был ум Орсона.
