– Как поживает Тоби? – спросил я.
За моей спиной раздался негромкий, но ощутимый скрип выдвигающегося ящика. Ящика с ножами.
Встав между Бобби и Мануэлем, я хотел всего лишь предотвратить столкновение, а не прикрыть Бобби и дать ему возможность вооружиться. Мне хотелось сказать другу, чтобы он остыл, но я не знал, как это сделать, не насторожив Мануэля.
Кроме того, в некоторых случаях инстинкт Бобби оказывался вернее моего. Если Бобби считал, что дело кончится насилием, возможно, его действия были правильными.
Видимо, мой вопрос заглушил скрип ящика; Мануэль не подал виду, что слышал его.
Отчаянная гордость не смягчила его гнева. Трогательное слилось с устрашающим.
– Он читает. Лучше. Быстрее. Более осмысленно. Делает успехи в математике. А что в этом плохого? Разве это преступление?
Я покачал головой.
Хотя многие люди смеются над внешностью Тоби или дразнят его, он не лишен привлекательности. Толстая шея, сутулые плечи, короткие руки и плотные ноги делают его похожим на доброго гнома из сказок, которыми я зачитывался в детстве. Нависший покатый лоб, низко посаженные уши, мягкие черты лица и складки у внутренних уголков глаз придают Тоби мечтательный вид, полностью соответствующий его кроткой и незлобивой натуре.
Несмотря на свою неполноценность, Тоби всегда доволен и счастлив. Я боюсь только одного: уивернские снадобья могут поднять интеллект мальчика до такой степени, что он начнет осознавать свою ущербность, но так и не достигнет среднего коэффициента умственного развития. Если у Тоби украдут наивность и заставят страдать, это убьет его.
Я все знаю о неудовлетворенных желаниях и бесплодной тоске по тому, что доступно другим.
Хотя трудно поверить, что генная инженерия сможет дать Тоби другую внешность, я боюсь, что такая попытка будет предпринята и он не вынесет того, что увидит в зеркале. Те, кто не видит красоты в лице больного синдромом Дауна, либо вообще слепы к красоте, либо так боятся всякого отличия, что в лучшем случае отворачиваются при встрече с таким человеком. В любом лице – даже самом неказистом или очень некрасивом – есть отсвет божественного образа, отражением которого мы являемся, и если вы посмотрите на такого человека без предубеждения, то увидите лучащуюся красоту, которая подарит вам радость. Останется ли это сияние в Тоби, если умникам из Уиверна удастся радикально изменить его внешность?
– Теперь у него есть будущее, – сказал Мануэль.
– Только никуда не отсылай его! – взмолился я.
– Я хочу, чтобы он занял высокое положение.
– Он перестанет быть твоим сыном.
– Зато в конце концов станет тем, кем должен был стать.
– Он и сейчас такой.
– Ты не знаешь, как это больно, – горько сказал Мануэль.
Он говорил о собственной боли, а не о боли Тоби. Тоби живет в согласии с миром. Или жил.
Я сказал:
– Ты всегда любил его таким, какой он есть. Его голос дрогнул.
– Несмотря на то, какой он есть.
– Ты несправедлив к себе. Я знаю, как ты относился к нему все эти годы. Он был твоим сокровищем.
– Ты ни черта не знаешь о моих чувствах, ни черта! – крикнул он и взмахнул дубинкой перед моим лицом, словно отбиваясь от дьявола-искусителя.
Грудь сжало так, словно ее придавила могильная плита. Я грустно сказал:
– Если это правда, если я не понимаю, как ты относился к Тоби, тогда я вообще не знал тебя.
– Может, и не знал, – отозвался он. – Или не можешь смириться с тем, что Тоби будет вести более нормальную жизнь, чем ты. Всем нам хочется смотреть на кого-то сверху вниз, правда, Крис?
Теперь в мое сердце вонзился шип. За гневом Мануэля скрывался такой ужас и такая боль, что я не стал отвечать на это страшное обвинение. Мы слишком долго дружили, чтобы я возненавидел Мануэля. Я испытывал лишь бесконечную жалость к нему.
Он свихнулся на надежде. В разумных количествах надежда поддерживает нас. Но когда ее слишком много, она искажает восприятие, затуманивает разум и развращает душу, как героин.
Я не верил, что все эти годы не понимал Мануэля. Просто избыток надежды заставил его забыть то, что он любил, и полюбить идеал больше, чем реальность. Именно в этом причина всех несчастий, выпавших на долю людского рода.
Кто-то спускался по лестнице. Когда Фини и другой помощник появились в холле, я выглянул в коридор. Фини прошел в гостиную, второй – в кабинет. Они включили свет и передвинули реостаты на полный накал.
– Какую вторую вещь ты хотел сказать? – спросил я Мануэля.
– Они собираются справиться с этим.
– С чем?
– С этой чумой.
– С помощью чего? – спросил Бобби. – Пузырька лизола?
– У некоторых есть к ней иммунитет.
– Но не у каждого, – вставил Бобби. Мануэль сказал:
– Им удалось выделить антитела. – Тут в гостиной разбилось стекло. – Скоро будет создана вакцина и лекарство для заболевших.
Я подумал о пропавших детях, но не упомянул их.
– Некоторые все еще «превращаются», – сказал я.
– Теперь выяснилось, что они могут вынести только ограниченное количество изменений.
Я боролся со вновь вспыхнувшей во мне надеждой.
– Ограниченное? Насколько ограниченное? – Есть порог… Они начинают болезненно осознавать эти изменения. Испытывать страх. Бояться самих себя. Ненавидеть себя. Эта ненависть растет… пока не происходит психологический взрыв.
– Психологический взрыв? Это еще что за чертовщина? – И тут до меня дошло. – Самоубийство?
– Хуже. Насильственное… бешеное самоуничтожение. Мы видели… достаточно таких случаев. Ты понимаешь, что это означает?
Я сказал:
– Когда они саморазрушаются, то перестают быть носителями ретровируса. Чума ограничивает сама себя.
Судя по звуку, Фрэнк Фини сломал либо столик, либо стул, стоявшие у стены столовой. Я догадался, что второй помощник сметает с полок кабинета Сашины пузырьки с витаминами и травами. Они давали нам урок. Учили уважать закон.
– Так что большинство выкарабкается, – сказал Мануэль.
«Но кто из нас попадет в меньшинство?» – подумал я.
– Животные тоже. Они самоуничтожаются. Он посмотрел на меня с подозрением:
– Признаки есть. Что ты видел?
Я подумал о птицах. Крысах «веве», которые были давно мертвы. Стае койотов, тоже близких к пороговой величине изменений.
– Почему ты рассказываешь мне об этом? – спросил я.
– Чтобы ты бросил это дело, черт побери. Предоставил его профессионалам. Людям, которые знают, что они делают. Людям, которые имеют на это полномочия.
