Саша принесла из столовой свой табурет, поставила его между мной и Бобби, потрогала пальцем рукав гавайки и сказала:
– Потрясная рубашка.
– Спасибо.
– Я видела Доги, – сообщила Саша. – Он собирает снаряжение. Сейчас… начало четвертого. Мы должны быть готовы, как только стемнеет.
– Снаряжение? – переспросил Бобби.
– У Доги есть очень хорошая техника.
– Мы должны быть готовы к любым случайностям.
– Случайностям? – Бобби обернулся ко мне. – Брат, судя по лексике, ты спишь с агентом ФБР?
– Снаряжение нам понадобится, – обратился я к Саше. – Здесь был Мануэль с двумя подручными и конфисковал наше оружие.
– Перебили фарфор, – вставил Бобби.
– Поломали мебель, – добавил я.
– И пнули тостер, – закончил Бобби.
– Мы можем рассчитывать на Доги, – сказала Саша. – А тостер чем виноват? Бобби пожал плечами:
– Он был маленький и беззащитный. Мы сидели – четыре человека и одна серая кошка, – ели, пили и составляли стратегические планы при свечах.
– Саrре crustulorum, – сказал Бобби. Саша помахала в воздухе вилкой и ответила:
– Carpe furcam.
[29]
Бобби поднял чашку, как будто произносил тост, и сказал:
– Carpe coffeum.
[30]
– Конспираторы, – пробормотал я.
Мангоджерри следила за ними с пристальным интересом.
Рузвельт, изучавший кошку так же, как кошка изучала нас, сказал:
– Она думает, что вы странные, но забавные.
– Странные, вот как? – спросил Бобби. – Не думаю, что людям свойственна привычка гоняться за мышами, а потом есть их.
Рузвельт Фрост разговаривал с животными задолго до того, как лаборатории Уиверна подарили нам четвероногих граждан, возможно, более сообразительных, чем их создатели. Насколько я знаю, его единственной странностью является вера в то, что мы можем общаться с обычными животными, а не только с теми, кто был создан с помощью генной инженерии. Он не заявляет, что был похищен инопланетянами, которые тщательно изучали строение его заднего прохода, не рыщет по лесам в поисках снежного человека или теленка Синего Буйвола, не пишет роман, диктуемый ему духом покойного Трумэна Капоте, и не носит шляпу из алюминиевой фольги, чтобы помешать микроволновому чтению его мыслей Американским союзом торговцев бакалейными товарами.
Рузвельт научился общению с животными у женщины по имени Глория Чан в Лос-Анджелесе несколько лет назад после того, как она помогла ему наладить диалог с его любимым псом, покойным Слупи. Глория рассказала Рузвельту подробности его быта и привычек, которые не могла знать. Их знал лишь Слупи и, видимо, сообщил ей.
Рузвельт говорит, что для общения с животными не нужно никакого специального таланта или психических особенностей. Он считает, что мы все обладаем такой способностью, но подавляем ее; самыми сложными препятствиями на этом пути являются сомнения, цинизм и предвзятое мнение о том, что возможно, а что нет.
После нескольких месяцев упорной работы под руководством Глории Чан Рузвельт начал понимать мысли не только Слупи, но и других домашних и диких животных. Он хочет научить этому меня, и я собираюсь попробовать. Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем понимание Орсона; мой четвероногий брат за последнюю пару лет слышал от меня многое, но я не слышал от него ни слова. Уроки Рузвельта либо откроют мне путь к чуду, либо заставят меня почувствовать себя легковерным дураком. Как любому человеческому существу, мне не занимать глупости и легковерия, так что я ничего не потеряю.
Бобби привык за глаза посмеиваться над этими «тет-а-тет» и приписывать их травмам головы, полученным Фростом на футбольном поле; однако в последнее время он, кажется, готов отказаться от своего скептицизма. События в Уиверне научили его многому, и главный урок заключается в следующем: хотя наука может усовершенствовать людской род, есть вещи, с которыми не под силу справиться ни биологам, ни физикам, ни математикам.
Орсон привел меня к Рузвельту больше года назад: инстинкт подсказывал ему, что это человек особый. Некоторые уивернские кошки и бог знают, какие животные, сбежавшие из лабораторий, тоже искали Рузвельта и что-то шептали ему на ухо. Орсон – исключение. Он приходит к Фросту в гости, но не общается с ним. Рузвельт называет его Старым Собачьим Сфинксом, немым псом и молчаливым Лабрадором.
Я думаю, что ма принесла мне Орсона с некоей тайной целью, что-то подделав в лабораторных записях, после чего щенка сочли мертвым. Может быть, Орсон боялся, что тот, кто узнает об этом, захочет силой вернуть его обратно в лабораторию. Может быть, именно поэтому в присутствии других людей (кроме меня, Саши и Бобби) он прикидывается славным старым псом, этаким рубахой-парнем. Но чтобы не оскорблять Рузвельта недоверием, Орсон предпочитает молчать, как брюква. Брюква с хвостом.
Однако Мангоджерри, сидевшая на стуле и паре подушек и чинно евшая кусочки булки, вымоченные в молоке, не притворялась обычной кошкой. Когда мы пересказывали события, происшедшие за последние двенадцать часов, она с интересом следила за нашей беседой. Когда кошка слышала то, что казалось ей удивительным, ее зеленые глаза расширялись, а если она была шокирована, то либо отворачивалась, либо откидывала голову, словно хотела сказать: «Малый, ты хлебнул лишнего или таким уродился?» Иногда она улыбалась. Чаще всего это случалось тогда, когда мы с Бобби описывали сказанные или сделанные нами глупости, и мне казалось, что улыбается она слишком часто. Когда Бобби описал то, что мы видели в забрале шлема Ходжсона, Мангоджерри чуть не стошнило, но ей были свойственны как кошачий аппетит, так и кошачье любопытство: прежде чем мы закончили рассказ, Мангоджерри оправилась и приняла от Рузвельта еще одно блюдце с молоком и crustulorum.
– Мы убедились, что пропавшие дети и Орсон где-то в Уиверне, – сказал я Фросту, все еще побаиваясь общаться с кошкой напрямую, что было странно, поскольку с Орсоном я только так и разговаривал. – Но площадь слишком велика для поисков. Нам нужна ищейка.
Бобби сказал:
– Так как у нас нет спутника связи, знакомого индейского следопыта или гончей собаки, которую мы на всякий случай держали бы в чулане…
Трое из нас с надеждой посмотрели на Мангоджерри.
Кошка встретила мой взгляд, затем взгляд Бобби и наконец, Саши. Она на мгновение закрыла глаза, словно обдумывая нашу невысказанную просьбу, а затем обернулась к Рузвельту.
Добрый великан отодвинул тарелку с чашкой, наклонился, поставил правый локоть на стол, подпер подбородок кулаком и посмотрел в глаза нашей пушистой гостье.
Спустя минуту, в течение которой я безуспешно пытался вспомнить мелодию из фильма «Эта проклятая кошка», Рузвельт промолвил:
