– Мангоджерри спрашивает, слышали ли вы то, что я сказал, когда мы пришли.
– "Множество смертей", – процитировал я.
– Чьих? – просила Саша.
– Наших.
– Кто сказал?
Я указал на кошку.
Мангоджерри сидела важно, как брамин.
Бобби сказал:
– Мы знаем, что там опасно.
– Она говорит не об опасности, – объяснил Рузвельт. – Это… это что-то вроде предвидения.
Мы сидели молча и смотрели на Мангоджерри, которая имела вид кошки, высеченной на египетской пирамиде.
Наконец Саша спросила:
– Вы хотите сказать, что Мангоджерри ясновидящая?
– Нет, – ответил Рузвельт.
– Тогда что вы хотите сказать?
Все еще глядя на кошку, которая теперь смотрела на свечу, словно читала будущее в чувственном танце пламени, Рузвельт ответил:
– Кошки знают правду.
Мы обменялись недоуменными взглядами.
– Что именно они знают? – спросила Саша.
– Правду, – ответил Рузвельт.
– Какую?
– Которую знают.
– Какой звук можно издать, хлопая одной ладонью? – задал риторический вопрос Бобби.
Кошка навострила уши и посмотрела на него так, словно хотела сказать: «Ну вот, наконец-то ты понял».
– Эта кошка начиталась книг Дипака Чопры, – сказал Бобби.
На лице Саши была написана досада. Та же досада ощущалась в ее голосе.
– Рузвельт…
Когда Фрост пожал массивными плечами, я физически ощутил, что над столом пронесся кубический фут воздуха.
– Дочка, общение с животными – это не разговор по телефону. Иногда все ясно как на ладони. А иногда… загадочно.
– Ну, – промолвил Бобби, – если эта мохнатая мышеловка думает, что у нас есть некоторые шансы найти Орсона и ребятишек, то есть ли у нас шансы вернуться сюда живыми?
Рузвельт левой рукой легонько почесал кошку за ухом и погладил по голове.
– Она говорит, что шанс есть всегда. Безнадежных дел не бывает.
– Значит, пятьдесят на пятьдесят? – спросил я. Рузвельт улыбнулся:
– Мангоджерри говорит, что она не букмекер.
– Значит, – заключил Бобби, – самое худшее, что может с нами случиться, – это то, что мы все пойдем в Уиверн и там погибнем. Я был готов к этому с самого начала, так что все в порядке. На миру и смерть красна. Я готов.
– Я тоже, – сказала Саша.
Рузвельт, как видно, все еще разговаривавший с кошкой, которая мурлыкала и терлась о его руку, снова прося себя погладить, спросил:
– А вдруг Орсон и дети там, куда мы не можем войти? Вдруг они в Дыре? Бобби ответил:
– Правило большого пальца: «Любое место, называемое Дырой, не может быть хорошим местом».
– Так они называют место, оборудованное для генетических исследований.
– Они? – спросил я.
– Люди, которые там работают. Они называют его Дырой, потому что… – Рузвельт наклонил голову набок, как будто прислушивался к чьему-то тихому голосу. – Ну, как я догадываюсь, одна из причин заключается в том, что оно находится под землей.
Я обнаружил, что обращаюсь к кошке:
– Значит, где-то в Уиверне действительно продолжаются работы?
– Да, – сказал Рузвельт, почесывая кошку под подбородком. – В бункере. Тайно снабжаясь каждые полгода.
– Ты знаешь, где это? – спросил я Мангоджерри.
– Да. Она знает. В конце концов, именно оттуда она и вышла, – сказал Рузвельт, опустившись на стул. – Сбежала оттуда… в ту ночь. Но если Орсон и дети находятся в Дыре, ни попасть к ним, ни вывести их оттуда нельзя.
Мы мрачно умолкли.
Мангоджерри подняла переднюю лапу и начала лизать ее, прихорашиваясь. Она была умна, знала правду, могла идти по следу, была нашей последней надеждой, но оставалась кошкой. Мы полностью зависели от товарища, который мог в любую минуту отхаркнуть кусок шерсти. Я не смеялся и не плакал только потому, что не мог сделать это одновременно.
Наконец Саша взяла инициативу на себя:
– Если у нас нет шансов вытащить их из Дыры, будем надеяться, что они в какой-то другой части Уиверна.
– Главный вопрос остается в силе, – сказал я Рузвельту. – Согласна ли Мангоджерри помочь нам?
Кошка встречалась с Орсоном только однажды, на борту «Ностромо», в ночь смерти моего отца. Похоже, они понравились друг другу. Кроме того, они были созданы в одной и той же лаборатории, занимавшейся повышением интеллекта, и если" моя мать в каком-то смысле доводилась матерью Орсону, который был сыном се ума и души, то эта кошка тоже могла считать ее своей покойной матерью, своей создательницей, которой она была обязана жизнью.
Я сидел, крепко обхватив ладонями пустую чашку, отчаянно веря в то, что Мангоджерри не разочарует нас, перечисляя причины, по которым кошка обязана присоединиться к нашей экспедиции, и готовился сделать невероятное и бесстыдное заявление, что Мангоджерри – моя духовная сестра, а Орсон брат, что это дело семейное и что Мангоджерри должна выполнить свой долг. И тут я невольно вспомнил слова Бобби, сказанные им о прекрасном новом мире, населенном разумными животными и похожем на мультфильмы про утенка Дональда. Несмотря на всю внешнюю привлекательность этого мира, жизнь в нем может грозить страшными физическими, моральными и духовными последствиями.
Когда Рузвельт сказал «да», я так лихорадочно придумывал аргументы против ожидавшегося отказа, что не сразу понял слова нашего друга-переводчика.
– Да, мы поможем, – объяснил Рузвельт, видя, что я тупо хлопаю глазами.
Мы заулыбались так, что наши лица стали похожими на блюдо с crustulorum.
Потом Саша подняла голову, посмотрела на Рузвельта и переспросила:
– Мы?
– Вам может понадобиться толкователь, – сказал Рузвельт.
Бобби пробормотал:
– Чемпион впереди, а мы за ним.
– Это может оказаться не так просто, – ответил Фрост. Саша покачала головой.
– Мы не можем просить вас.
Рузвельт взял ее руку, погладил и улыбнулся.
– Дочка, ты не просишь. Я сам настаиваю. Орсон и мой друг тоже. А все дети – дети моих соседей.
– "Множество смертей", – снова процитировал я. В ответ Рузвельт процитировал предыдущее кошачье изречение:
– "Безнадежных дел не бывает".
– "Кошки знают правду", – сказал я.
Он снова повторил слова, на сей раз сказанные мной:
– "Но не всю".
