Мангоджерри смотрела на нас так, словно хотела сказать:
– Кошки знают.
Я чувствовал, что ни кошка, ни Рузвельт не должны присоединяться к этой опасной затее, пока не выслушают сбивчивое, неполное, временами бессвязное, но неотразимое завещание Лиланда Делакруа. Независимо от того, удастся ли нам найти Орсона и ребятишек или нет, в конце ночи мы вернемся в это зараженное коконами бунгало, чтобы разжечь очистительное пламя. Но я был убежден, что во время поиска мы встретимся с другими последствиями проекта «Загадочный поезд», причем некоторые из них будут смертельно опасными. Если бы Рузвельт и Мангоджерри, выслушав эту ошеломляющую историю, рассказанную измученным голосом, отказались от своего намерения сопровождать нас, я бы попробовал переубедить их, но моя совесть была бы чиста.
Мы перешли в смежную столовую, и я включил запись.
Когда отзвучали последние слова, сказанные на неизвестном языке, Бобби промолвил:
– Мелодия хорошая, но ритм не тот, под который удобно танцевать.
Рузвельт, стоявший у магнитофона, нахмурился.
– Когда мы выходим?
– Как только стемнеет, – сказал я.
– Уже скоро, – откликнулась Саша, глядя на шторы. Когда мы с Бобби впервые прослушали ленту с завещанием Делакруа, света сквозь них пробивалось намного больше.
– Если эти ребятишки в Уиверне, – сказал Рузвельт, – значит, они находятся у врат ада. Плевать на риск. Мы не можем оставить их там.
На Рузвельте был глухой черный свитер, черные легкие брюки и черные кроссовки «Рокпорт», как будто он заранее готовился к тайной операции. Несмотря на внушительные размеры и лицо, высеченное из камня, он был похож на священика-экзорциста, мрачно готовящегося изгонять бесов.
Я повернулся к Мангоджерри, сидевшей на столике для записи нот, и спросил:
– А как ты?
Фрост склонился к столу и посмотрел кошке в глаза.
С моей точки зрения, Мангоджерри была совершенно равнодушна, как любая кошка, которая пытается подтвердить репутацию своего вида, для которого якобы характерны холодное безразличие, таинственность и неземная мудрость.
Но, видимо, Рузвельт смотрел на эту серую мышеловку сквозь волшебное стекло, которого у меня не было, или слышал ее на частоте, не доступной моему уху, потому что вскоре он доложил:
– Мангоджерри говорит две вещи. Во-первых, если Орсон и ребятишки в Уиверне, она найдет их, чего бы это ей ни стоило.
Благодарный кошке за смелость, я облегченно вздохнул и спросил:
– А во-вторых?
– Ей нужно выйти наружу и пописать.
Глава 21
В полумраке я прошел в ванную, но не стал принимать душ, хотя очень хотелось. Вместо этого я дважды вымыл лицо, сначала горячей водой, а затем холодной. Лотом я сел на край ванны, положил руки на колени, и тут меня затрясло, как в приступе малярии или перед внеочередной ревизией.
Я не боялся того, что экспедиция в Форт-Уиверн закончится множеством смертей, которые предсказала наша ясновидящая киска, или того, что сегодня погибну сам. Нет, меня страшило, что я переживу эту ночь, но вернусь домой без ребятишек и Орсона или что не смогу никого выручить, а заодно потеряю Сашу, Бобби, Рузвельта и Мангоджерри.
С друзьями этот мир еще можно терпеть; без друзей он будет страшно холодным.
Я в третий раз вымыл лицо, помочился из солидарности с Мангоджерри, вымыл руки (потому что ма, будущий разрушитель мира, научила меня правилам гигиены) и вернулся на кухню, где меня ждали остальные. Я подозревал, что все они – за исключением кошки – проделали тот же ритуал в других санузлах моего дома.
Поскольку Саша, как и Бобби, заметила в городе множество типов с рыбьими глазами и считала, что скоро начнется какая-то важная акция, следовало исходить из того, что за домом установлена слежка, единственной причиной которой является наша связь с Лилли Уинг. Поэтому Саша договорилась с Доги, что мы встретимся с ним подальше от любопытных глаз.
Сашин «Эксплорер», джип Бобби и «Мерседес» Рузвельта были припаркованы перед домом. Если бы мы уехали на одной из этих машин, за нами бы наверняка пристроился «хвост»; нужно было уйти пешком и совершенно незаметно.
За моим задним двором есть хорошо утоптанная тропинка, отделяющая этот участок и несколько соседних от рощи красных эвкалиптов и раскинувшегося за ней поля для гольфа «Кантри-клуба», который наполовину принадлежит Рузвельту. Скорее всего за тропинкой наблюдали тоже. Едва ли нам удалось бы откупиться от соглядатаев приглашением провести воскресный вечерок в «Кантри-клубе».
Согласно плану мы должны были пройти задами несколько кварталов, рискуя привлечь внимание соседей и их собак, пока не ускользнем от слежки.
Из-за проведенной Мануэлем конфискации оружие оказалось только у Саши: «чифс-спешиал» 38-го калибра и две запасные обоймы в подсумке. Она не пожелала уступить пистолет ни Рузвельту, ни Бобби, ни мне, ни самой Мангоджерри и тоном, не терпящим возражений, заявила, что будет играть центра нападения.
– Где мы встречаемся с Доги? – спросил я, поставив чашки и блюдца в раковину. Тем временем Бобби положил последнюю булочку с корицей в холодильник.
– На шоссе Гадденбека, – сказала Саша, – как раз за Вороньим холмом.
– Вороний холм, – повторил Бобби. – Это мне не нравится. Саша на мгновение задумалась, а потом ответила:
– Это всего лишь название. Разве холм может иметь отношение к рисункам?
Меня больше волновало расстояние.
– Слушай, это же семь-восемь миль!
– Почти девять, – ответила Саша. – Из-за всей этой кутерьмы мы не сможем встретиться в городе, не привлекая к себе внимания.
– Если мы пойдем туда пешком, это займет кучу времени, – возразил я.
– Ox, – отмахнулась Саша, – пешком мы пройдем всего несколько кварталов, пока не угоним какую-нибудь машину.
Бобби улыбнулся и подмигнул мне:
– Ну что, брат, понял, с кем ты связался?
– Какую машину? – спросил я.
– Какую угодно, – бодро ответила Саша. – Марка не имеет значения, лишь бы мотор работал.
– А если мы не найдем машину с оставленным ключом зажигания?
– Соединю напрямую, – заявила она.
– Ты знаешь, как это делается?
– Я была герлскаутом.
– Дочка говорит, что она дипломированная воровка автомобилей, – перевел Рузвельт Мангоджерри.
Мы заперли заднюю дверь, оставив шторы задернутыми и чуть притушив свет.
Я не стал надевать бейсболку с надписью «Загадочный поезд». Она больше не связывала меня с матерью и не сулила удачи.
Ночь была тихая и безветренная; в воздухе стоял слабый запах соли и гниющих водорослей. Луну скрывала пелена туч, тяжелая, как железная кастрюля с длинной ручкой. Тут и там облака пачкали отражения городских фонарей, напоминавшие пятна прогорклого желтого жира, но вечер был темным и идеально подходил для нашей цели.
