Глаза Фатимы округлились, когда она увидела, что темная кожа мужчины пошла волнами, словно вода. Он схватился за то место, куда пришелся удар, либо от боли, либо чтобы разгладить искаженную щеку. Слишком поздно! Отбросив бландербасс, следователь схватила его за волосы, в другой руке сжимая джанбию. Ей удалось ухватить только прядь, когда он отпрянул назад, кинжал просвистел мимо тела, отсекая лишь волосы. Она почувствовала сильный удар и отлетела, кувыркаясь, а следом за этим ночь взорвалась огнем.
Ифрит.
Казалось, он материализовался из тьмы, живое кроваво-красное инферно в форме гиганта с пылающими рогами и лавовыми глазами. Свирепый ветер ударил по деревьям и топиарам – превращая их в костры. Все еще держась за лицо, самозванец вскарабкался на спину джинна. Его скакун расправил огненные крылья и одним прыжком взмыл в небеса, унося своего хозяина.
Фатима смотрела, как они исчезают, а затем, прихрамывая, подошла к тому месту, где лежала золотая маска. Подняв ее, она обнаружила темный локон волос, который сумела отрезать. Ее руки сжали маску и волосы, и лишь одна мысль билась в голове агента: «Рябь на его лице!»
Глава девятнадцатая
На сцене «Жасмина» одинокий тромбонист исполнял соло. Лягух, известный так же, как Альфред, получил свое прозвище не за маленький рост. Или сиплый голос. Но за звуки, которые извлекал из тромбона, – нечто среднее между кваканьем и трубным гудком – на которые, по его утверждению, он вдохновился ночной заводью в родном Новом Орлеане. Раздувая щеки, он играл сегодня печальную мелодию с длинными, тягучими нотами.
В заведении было меньше людей, чем обычно, – побочный эффект неспокойной обстановки в городе. Владелец-джинн уныло мялся среди своих официантов и не сводил глаз с двери, надеясь на новых клиентов.
«Что ж, – мрачно подумала Фатима, – у них есть я».
Она не помнила, как решила сюда прийти. После того как полиция и дворцовая стража нашли ее среди горящих топиаров, события сливались в размытое пятно. Она помнила, как отдала треснувшую золотую маску Хадие. Потом она убрела прочь, с единственной мыслью в голове: превращение Сити в джиннию. Нет, была еще одна. Сити, пытающаяся ее убить. Когда Фатима закрывала глаза, она снова видела этот нечеловеческий взгляд – остававшийся безжизненным, пока Сити ее душила. Она должна бы чувствовать слабость. Злость. Боль. Но Фатима чувствовала онемение. И в этом оцепеневшем состоянии она оказалась здесь.
– Тебе бы лучше притормозить.
Фатима повернулась на голос. Через стул от нее сидел Бенни, его серебряный корнет молчаливо лежал между ними. Он хмуро посмотрел на ее стакан.
– Тебе бы чего серьезного выпить, чтоб утопить тоску. Сарсапарель ни черта не помогает!
– С листьями мяты и чаем, – пробормотала она.
– Должно быть, тот еще вечерок. – Окинув ее взглядом, он покачал головой.
Фатима опустила взгляд на свой костюм с пропалинами и прорехой на плече. Котелок она тоже потеряла, и ее короткие черные кудри обвисли засаленными прядями.
– Те еще две недели, Бенни.
– Работа или личная жизнь? – Он опрокинул стакан.
– То и другое. – Фатима прикончила свой коктейль и махнула бармену принести еще.
– Это хуже всего. Как-то с мисс Бедой связано? Вы поссорились?
Фатима чуть не рассмеялась, ее глаза метнулись к двери. Какая-то ее часть хотела, чтобы в нее вошла Сити в обычном своем возмутительном платье. Будто это заставит произошедшее сегодня испариться.
– Каждый раз, когда я и моя леди ругаемся, – поделился Бенни, – кажется, что весь мир в огне. Никто и ничто не может причинить нам боль так, как мы друг другу.
Фатима сдержала желание спросить, превращалась ли его леди в семифутовую джиннию и пробовала ли сломать ему шею.
– И тогда я пытаюсь вспоминать хорошие времена, – сказал он. – Чтобы эта драка нас не сломала. И, конечно, мы снова сходимся, как дождь с землей.
– У твоей леди есть от тебя секреты, Бенни? О себе?
Он приложил палец к кончику носа. Фатиме понадобилось мгновение, чтобы уловить его мысль, затем она потерла собственный нос и на пальцах появилась сажа.
– Обычно секреты, которые мы храним в самой глубине сердца, не для того, чтобы делать другим людям больно, – сказал он. – Я не говорю, что не делаем, но не специально. Эти глубокие секреты, мы их прячем, потому что боимся, что подумают другие люди. Как они могут нас осудить, если узнают. И больше всего мы боимся осуждения тех, кому отдали свое сердце. Опять же, у всех есть секреты. Могу поспорить, даже у тебя.
После этих слов он уткнулся в свой стакан. Бенни хватало вежливости, чтобы оставить ее наедине с мыслями, пока тромбон продолжал стенать.
Из «Жасмин» агент вышла где-то через час. Существует предел, после которого тело уже не принимает сарсапарель. Застегнув то, что осталось от пиджака, она направилась домой через задворки рядом с улицей Мухаммеда Али. Опустив голову, Фатима засунула трость под мышку и ссутулилась, надеясь своим видом показать, что не расположена к общению. Она особенно надеялась, что тот, кто следовал за ней – тяжелые шаги далеко разносились в тишине, – поймет намек. Фатима вздохнула, остановилась под аркой возле короткой лестницы и заговорила строгим голосом:
– Слушай, мне сейчас плохо. За последнюю неделю я сражалась с гулями, колдуном, обезумевшим маридом и даже ифрита сумела смутить. Если думаешь, что справишься, давай попробуй. Просто хотела дать знать, во что ввязываешься.
Из тишины раздалось знакомое гортанное ворчание:
– Насыщенные у вас дни, агент.
– Добрый вечер, Ахмад. – Плечи Фатимы опустились, и она повернулась на голос.
Самопровозглашенный бог культа Собека прятался в тенях. Похоже, он претерпел еще бо́льшие изменения. Стал массивнее и двигался странной походкой. Под коричневой рясой она заметила бледно-серую кожу и выступ на лице, похожий на морду. Его пронзительные темно-зеленые глаза как никогда напоминали крокодильи. Что он с собой делал?
– Добрый вечер, агент Фатима, – ответил он хриплым шипением.
– Мы ведь уже говорили о том, чтобы вы не ходили за мной? Мне казалось, мы согласились, что это жутковато?
Он виновато развел руками – они были с перепонками и черными когтями.
– Малеш
[78]. Просто хочу поговорить.
Фатима уселась на ступени спиной к арке. Ей все равно пока не хотелось идти домой.
– Говорите тогда.
Ахмад сел на корточки напротив, хотя казалось, что дается ему это нелегко. Он достал «Нефертари». На нечеловеческом лице был написан вопрос: «Не возражаете?» Она махнула рукой. Жрец ловко прикурил от зажигалки-скарабея, затянулся и склонил голову набок:
