– Он сказал, что вы можете показать то, чего мы не видим, – ответила Хадия.
Книготорговец выпрямился, на лице появился интерес – будто он ждал этого момента.
– Что ж, хорошо. Нам лучше поговорить. – Он повернулся и окликнул абиссинку. – Тсега! Завари чай, пока я закрою магазин. У нас гости!
Через некоторое время напарницы сидели за маленьким столиком. Из висевшей над ним лампы изливался свет, отблескивая от золотой Звезды Давида на прикрепленном к стене плакате. Пожилая женщина расставляла перед ними чашечки с чаем, пока книготорговец проверял корешок переплетенного тома. Это не мешало им говорить.
– После смерти моей первой жены, Магды, я остался один в магазине, – делился Рами. Его короткие пальцы пробежали по обложке книги, словно пытались понять ее содержимое. – Потом, где-то десять лет назад, ко мне заглянула Тсега и тут же завязала спор о том, как я организовал сасанидские тексты. Я сразу понял, что просто обязан на ней жениться.
Тсега фыркнула, откидывая назад заплетенные в косу волосы:
– Я работала в королевской библиотеке Аддис-Абебы, – гордо сообщила она, уселась за стол и подняла свою чашку с чаем. – Ерунда у него была, а не организация текстов. Мне куча времени понадобилось, чтобы привести их в порядок. Единственная причина, почему я осталась и согласилась выйти за него замуж.
– Как видите, я крайне удачливый человек. – Книготорговец лукаво подмигнул. – Практикующий египетский караим
[83] женится на хайманотке
[84] из Абиссинии. И оба неисправимые книголюбы. Где, кроме Каира, могла укорениться и расцвести такая любовь?
– Откуда вы знаете Загроса? – улыбаясь, спросила Хадия, похоже, она уже симпатизировала паре.
– Я всегда мог достать для него старые манускрипты, когда никому другому не удавалось, – ответил Рами. – Загрос, может, и груб, но в его сердце живет нежность к книгам. – Он забеспокоился. – С ним все в порядке? Я знаю, что на министерство напали. Не могу представить, чтобы он кого-то ко мне прислал, если с ним все хорошо.
– И почему бы он прислал нас к вам? – спросила Фатима. Она не хотела грубить, но ей нужно было торопиться. Кроме того, публике не обязательно знать о Загросе. Похоже, книготорговец почувствовал ее настроение.
– Ладно, тогда. Давайте приступим. – Он отложил книгу. – «Тысяча и одна ночь». Достаточно известный сборник. Его создавало множество авторов на протяжении столетий. Первые сказки появились в Индии и Персии и не переводились на арабский до восьмого столетия. Несколько позже, вероятно в Багдаде, к ним добавились новые сказки вместе с более древним фольклором.
В его глазах засиял огонек рассказчика, и Фатима вздохнула. Это затянется надолго.
– Только к тринадцатому столетию истории из Сирии и Египта раздули количество сказок до тысячи, – продолжал он. – Часть из них добавили только недавно – вроде «Али-Бабы и сорока разбойников». Скорее всего, выдумка французского фантазера. Хотя Сорок леопардиц, о которых я читал в газетах, похоже, вдохновлялись этой сказкой, которая, в свою очередь, вдохновлялась более древними историями. С тех пор как появились джинны, на улицах и в кофейнях начали рассказывать новые сказки. Некоторые из них прямо здесь, в Азбекии. Полагаю, когда речь заходит о «Тысяче и одной ночи», мы продолжаем наполнять ее страницы.
Тсега нетерпеливо щелкнула языком, и Рами очнулся от своих раздумий.
– В любом случае вы, скорее всего, знакомы с более традиционными сказками. Наверняка у вас даже есть любимые.
«Конечно», – подумала Фатима. Она знала эти истории с детства. «Сказка о купце и духе», «Сказка о рыбаке», «Рассказ о коне из черного дерева». Когда она немного подросла, то приступила к тем, что пострашнее – вроде «Рассказа об Аджибе и Гарибе», кишащего свирепыми гулями, – или откровенно неприличным, как «Али с большим удом»
[85]. Там были истории о домах на луне и русалах или говорящих деревьях, одна фантастичнее другой.
– Мне всегда нравился «Рассказ о трех яблоках», – сообщила Хадия. – И еще «История убитой девушки»
[86]. И тому подобные вещи. О загадках, которые нужно раскрыть.
– Вроде того, – кивнул Рами. Он склонил голову набок. – Что насчет «Повести о Медном городе»? Вы ее помните?
– О царе Сулеймане, да? – спросила Хадия. – О каком-то путешествии?
– Они искали затерянный город, – добавила Фатима. В детстве она любила эту историю. – Там были медные лошади и люди и мумифицированная царица…
– О! Мумифицированную царицу я помню! – с энтузиазмом поддержала Хадия.
– А вы помните, зачем они искали этот город? – спросил Рами.
Хадия открыла было рот и нахмурилась. Фатима отреагировала так же.
Она прокрутила историю в голове – такую яркую, с марионетками и человекоподобными машинами, которых многие современные ученые считали ранними предшественниками автоевнухов. Но цель путешествия она вспомнить не смогла. И это было странно – ведь в ней заключался весь смысл истории.
– Я не помню, – признала агент.
– Возможно, это поможет. – Рами открыл книгу на нужной странице и постучал по ней пальцем. – Давайте. Читайте. О цели говорится прямо здесь.
Глаза Фатимы пробежали по тексту. Он читался довольно легко, написанный в старом стиле и ритме, характерных для подобных историй. Сказка начиналась с короля и беседы о пророке Сулеймане. Моряк высадился в странном королевстве с чернокожими людьми с обнаженными телами, подобными зверям и не разумевшими речи. Фатима скривилась. Эта часть всегда была такой неуютно расистской? Там было что-то о джинне, чего она не могла уловить. Ее разум словно скользил мимо слов. Выбросив это из головы, она продолжила поиск. Путешествие началось с персонажа по имени Талиб. Только она не могла понять почему. Фатима попробовала снова, читая медленнее и пропуская части, где слова, казалось, просто уплывали из-под ее глаз. Помотав головой, она толкнула книгу к Хадие, которая тянула шею, чтобы тоже заглянуть в текст.
– Я ничего не нашла, – сказала следователь. – Что я должна там увидеть?
Книготорговец улыбнулся и обменялся с женой понимающим взглядом.
– Перестань с ними играть, Рами, просто объясни, – упрекнула она его. Затем обратилась к Фатиме: – С его любовью к драматизму иногда мне кажется, что ему стоило пойти в театр. У меня на родине из него мог получиться хороший Сулейман в постановке «Кебры Негаст»
[87]. Или один из коптских ортодоксальных отцов, которые спорят в увертюре.
