— Ты не слабак, Одди. Я в этом уверена, да ты и сам это знаешь.
— Нет, мэм. Здесь я вас подведу. Я не сумею с этим справиться… С Рождеством и всеми этими собаками в ее сердце. Я не справлюсь.
— Чего-то я здесь не понимаю, — сестра Анжела покачала головой. — Что мне неизвестно?
Я покачал головой. Не знал, как объяснить, что со мной происходит.
Взяв с кровати Полетт кожаное пальто с меховыми воротником и манжетами, Романович хрипло прошептал:
— Сестра, вы знаете, что мистер Томас потерял самого дорогого для него человека?
— Да, мистер Романович, знаю.
— В тот день мистер Томас спас много людей, но не смог спасти ее. Девушку с черными волосами и глазами и кожей такой же смуглой, как у этой девочки.
Такие параллели мог проводить только человек, который знал о моей потере гораздо больше, чем писали в прессе.
При этом глаза его оставались бесстрастными, на лице не отражались никакие эмоции.
— Ее звали Бронуэн Ллевеллин, но имя ей не нравилось. Она чувствовала, что «Бронуэн» звучит как «эльф». Она называла себя Сторми.
Он уже не просто удивлял меня. Превратился в человека-тайну.
— Кто вы?
— Она называла себя Сторми, как Флосси зовет себя Рождеством, — продолжал Романович. — Девочкой Сторми растлил ее приемный отец.
— Никто этого не знает, — запротестовал я.
— Знают немногие, мистер Томас. Лишь несколько социальных работников. Сторми не страдала ни физическими, ни умственными недостатками. Но вы сами видите, сестра Анжела, что мистер Томас видит во Флосси маленькую Сторми, и поэтому ему очень трудно подступиться к ней.
Очень трудно, да. Просто невозможно. Настолько трудно, что я даже не мог ничего сказать.
— Говорить с тем, кто потерян, через медиума, который напоминает ему потерю… это чересчур. Чересчур для любого. Он знает, что использование девочки в качестве канала для связи с потусторонним миром может травмировать ее, но говорит себе, что на эту травму можно пойти, если будут спасены жизни множества других детей. Однако он не может из-за того, как эта девочка выглядит и что с ней произошло. Она — невинная, какой была и Сторми, а он не будет использовать невинную.
— Сестра, — я заговорил, глядя на Рождество с ее книгами о собаках, — если я использую ее как мостик между мирами живых и мертвых… вдруг к ней вернется воспоминание о смерти, которую она забыла? Вдруг, когда я закончу разговор с ней, она останется стоять одной ногой в этом мире, а второй — в последующем, не сможет стать единым целым, не сможет обрести здесь покой? Ее однажды уже использовали, словно она — какая-то вещь, использовали и выбросили. Ее нельзя использовать снова, чем бы это ни оправдывалось. Никогда.
Из внутреннего кармана пальто, которое висело у него на руке, Романович достал длинный, вертикально складывающийся бумажник, а из него — ламинированную карточку, но протянул ее мне не сразу.
— Мистер Томас, если бы вы прочитали двадцатистраничный отчет обо мне, подготовленный опытным аналитиком разведывательного ведомства, вы бы узнали все, что стоило обо мне знать, а также много такого, что не заинтересовало даже мою мать, хотя она души во мне не чаяла.
— Ваша мать — наемный убийца.
— Совершенно верно.
— Простите? — переспросила сестра Анжела.
— Мама также была концертирующей пианисткой.
— Наверное, еще и шеф-поваром.
— Если на то пошло, печь пироги я научился у нее. Прочитав ваш двадцатистраничный отчет, мистер Томас, я думал, что знаю о вас все, но, как выяснилось, узнал слишком мало из того, что действительно важно. Я говорю не о вашем… даре. Я говорю о том, что понятия не имел, что вы за человек.
Хотя ранее я не думал, что русский может стать лекарством от меланхолии, внезапно он доказал, что умеет поднимать настроение.
— А чем занимался ваш отец, сэр? — спросил я.
— Он готовил людей к смерти, мистер Томас.
На этот раз сестра Анжела обошлась без вопросов.
— Так это семейный бизнес, сэр. Почему тогда вы так прямо назвали вашу мать наемным убийцей?
— Потому что, видите ли, изначально так называли только тех, кто убивал высокопоставленных политиков.
[39]
— То есть слово «могильщик» не подходит.
— Могильщик не выделяет высокопоставленных политиков среди всех прочих, мистер Томас.
Если сестра Анжела не посещала регулярно теннисные матчи, то в этот день рисковала свернуть шею.
— Сэр, готов спорить, ваш отец отлично играл в шахматы.
— Он только один раз выиграл национальный чемпионат.
— Слишком много времени отнимала карьера могильщика?
— Нет. К сожалению, его посадили на пять лет в тюрьму в тот самый момент, когда он вышел на пик формы.
— Ужасно.
Протягивая мне ламинированную карточку с фотографией и голограммами, которую достал из бумажника, Романович объяснил сестре Анжеле:
— Все это происходило в Советском Союзе, я во всем признался, и меня простили. С тех пор я давно уже на стороне правды и справедливости.
— Агентство национальной безопасности,
[40]
— прочитал я на карточке.
— Совершенно верно, мистер Томас. И, понаблюдав за тем, как вы говорили с Джейкобом и этой девочкой, я решил, что вам можно доверять.
— Мы должны быть осторожны, сестра, — предупредил я. — Возможно, он намекает, что мы должны доверять ему.
Она кивнула, но, похоже, по-прежнему пребывала в полном недоумении.
— Хорошо бы нам продолжить разговор в более уединенном месте, — добавил Романович.
Я вернул ему карточку АНБ.
— Мне нужно сказать пару слов девочке.
Как только я сел на пол рядом с Рождеством, она оторвалась от книжки.
— Я люблю и кошек, н-н-но они — не собаки.
— Точно не собаки, — согласился я. — Я никогда не видел, чтобы упряжка кошек тянула на себе сани.
Представив себе кошек, запряженных в сани, девочка засмеялась.
— И ты не заставишь кошку бегать за теннисным мячом.
— Никогда, — согласилась она.
