— Василий, прекрати немедленно! — тотчас раздался
сердитый окрик, и хозяин сел на кровати.
Не открывая глаз, он нашел аппарат и поднес трубку к уху,
причем в перевернутом состоянии. Из трубки послышался панический женский голос.
Мужчина потряс растрепанной головой, осознал неудобство и перевернул трубку.
— Дмитрий Алексеевич, голубчик! — едва ли не
рыдала женщина. — Скорее приезжайте.
— Да что случилось, Агнесса Игоревна? — известный
реставратор и эксперт Эрмитажа Дмитрий Старыгин с трудом узнал знакомый голос.
— Беда! Беда! — вскрикнула женщина.
— Кто-то умер? — спросонья ляпнул Старыгин.
— Зарезали! — бухнула женщина, которой, надо
полагать, надоело выбирать выражения. — Картину зарезали! Рембрандта!
— Господи помилуй! — Старыгин выпрыгнул из
кровати, мимоходом пнув кота, который с увлечением продолжал драть одеяло.
В волнении он совершенно забыл, что только в пять утра
добрался домой из аэропорта, что был в командировке три недели, что теперь ему
полагается отпуск, и что он собирался использовать этот отпуск для работы над
книгой. Управившись в ванной за десять минут, он поглядел в зеркало на
проступившую седоватую щетину и махнул рукой — не до того сейчас. Что-то
подсказывало ему, что медлить никак нельзя. Уже полностью одетый, он вернулся
от двери и насыпал в кошачью миску сухого корма. Кот Василий, однако, к миске
не подошел, поглядел презрительно и вышел из кухни, на прощанье брезгливо
дрыгнув лапой, как будто вступил в лужу.
* * *
— Дмитрий Алексеевич, дорогой вы мой, на вас смотрит
вся Европа! — говорила высокая сухощавая женщина с тщательно уложенными
седыми волосами. — В буквальном смысле вся Европа! И даже весь мир!
Главная хранительница отдела голландской живописи молитвенно
сложила руки.
Она никак не могла примириться с тем, что это произошло.
Великое полотно Рембрандта находилось в ее ведении.
Она считала это событие огромной удачей, вершиной своей
музейной карьеры, надеялась написать серьезную научную статью или даже
монографию великой картине — и неожиданно удача превратилась в кошмар, в
несчастье, в катастрофу.
Ну почему, почему маньячка с ножом набросилась на холст
именно здесь, в Эрмитаже? Почему это не случилось где-нибудь в другом месте, во
время европейского турне картины — в Прадо, или в Уффици, или в картинной
галерее Пражского Града.., нет, эта сумасшедшая не нашла ничего лучшего, как
сделать это в Петербурге…
Дмитрий Алексеевич Старыгин отступил на несколько шагов и
осмотрел повреждение холста.
— Не так уж страшно, Агнесса Игоревна, —
проговорил реставратор, — один короткий разрез, с аккуратными краями. Вот
тут внизу, как раз между сапогами лейтенанта. Я постараюсь сделать это за
два-три дня. Будет незаметно…
— Только не торопитесь! — Седая дама округлила
рот. — Ведь после вашей работы картину осмотрят эксперты страховой
компании, чтобы оценить величину ущерба и размер страховки.., поэтому важна не
быстрота, а тщательность работы!
— Вы ведь знаете, что на эту картину уже дважды
покушались, — продолжал Старыгин, внимательно осматривая края
разреза, — в 1915 году некий сапожник, оставшийся без работы, вырезал
кусок из правого сапога лейтенанта ван Рейтенбюрха, а в 1975 году бывший
школьный учитель набросился на картину с хлебным ножом и нанес капитану
Баннингу Коку и тому же лейтенанту Рейтенбюрху дюжину ран…
За разговором он придвинул к огромному станку, на который
было натянуто полотно, передвижной прибор для ультразвукового исследования и
склонился над его экраном.
Реставратор замолчал.
Он молчал еще несколько минут, и это молчание становилось
все более напряженным, все более тягостным. Воздух в комнате словно
наэлектризовался.
— В чем дело, Дмитрий? — хранительница
почувствовала его волнение и шагнула ближе. —Что-то не так?
— Не так, — Старыгин отступил в сторону, вынул из
брючного кармана белоснежный платок и вытер пальцы. — Очень даже не так..,
взгляните сами…
В это время дверь комнаты распахнулась, и в нее колобочком
вкатился кругленький седенький старичок с младенчески розовым лицом и длинными,
лихо закрученными усами. Он взволнованно сжимал маленькие ручки, на его лице
было выражение радостного предвкушения, какое бывает у детей накануне
праздника.
— Где она, Анечка? Дайте мне на нее взглянуть!
— Иван Филаретович! — хранительница повернулась к
вошедшему. — Позвонили бы заранее, я бы встретила вас…
Иван Филаретович Крестовоздвиженский, занимавший пост
главного хранителя голландской живописи до нее, был для Агнессы Игоревны
высочайшим авторитетом.
— Что ты, Анечка, — он ласково улыбнулся и достал
круглые очки в металлической оправе. Я вполне еще могу самостоятельно
перемещаться.., тем более в такой день.., самый счастливый день моей жизни..,
день, когда я увижу эту картину…
Воздев очки, на нос, старичок подкатился к картине, потом
отступил назад, чтобы окинуть ее взглядом, и снова приблизился.
— Очаровательно, — проговорил он наконец, с
некоторым разочарованием в голосе. — Очень хорошая копия! Но где же
подлинный Рембрандт?
— Копия? — как эхо повторила Агнесса
Игоревна. — Почему копия? Это подлинник…
— Нет, — оборвал ее Старыгин. — Я как раз
хотел вам показать…
— Нет, Анечка, это копия! — запальчиво воскликнул
Иван Филаретович. — И ты должна была это сразу узнать!
Хранительница переводила взгляд с одного собеседника на
другого, ничего не понимая.
— Барабан, Анечка, барабан! — старичок подкатился
к правому краю картины, туда, где из-за обреза холста, как из-за театральной
кулисы, выглядывал барабанщик. — Барабан не прострелен!
— Боже мой! — дама прижала руки к щекам. —Как
же я не обратила внимания…
— Посмотрите сюда! — привлек ее внимание Старыгин.
Агнесса Игоревна склонилась над экраном ультразвукового
сканера, увеличила резкость…
— Что это? — она отстранилась, совершенно
растерянная. — Под этими красками…
— Под копией «Дозора» другая картина, — проговорил
реставратор, сдвигая раму сканера.
Агнесса Игоревна едва ли не без чувств упала на стул.
— Но это же катастрофа! — прошептала она и
покрылась смертельной бледностью. — Это же скандал мирового масштаба!
В дверь постучали, и вошел представитель пресс-службы
Эрмитажа.
— Что мне сказать журналистам? — осведомился
он. — Уже толпа набежала и телефоны обрывают!
Агнесса Игоревна прижала руки к горлу, как будто ей не
хватало воздуха.
