Его шаги по мраморному полу эхом отражались от сводчатого потолка. Ему нравилась отрывистость этих звуков, они словно говорили правду удушающей атмосфере церкви.
До первой мессы оставалось еще полчаса, так что, кроме Виктора, в церкви находился только один человек — Патрик Дюшен. Он ждал, как ему и велели, на скамье первого ряда.
Мужчина нервно поднялся, но Виктор остановил его: «Сиди, сиди». В голосе слышались нотки нетерпения, словно обращался он к непослушному псу.
Волосы шестидесятилетнего Патрика поседели, лицо было словно у доброго дедушки, в глазах стояло вечное сострадание. Такой человек сразу располагал к себе, прихожане любили его, полностью ему доверяли.
Добавьте к этой внешности нежный, музыкальный голос. Теплый, легкий смех. Более того, он обладал искренним смирением человека, хорошо знающего свое место в структуре мироздания.
Отец Дюшен являл собой идеальный образ священника, которому прихожане с готовностью раскрывали свои сердца и на исповеди ничего не утаивали.
В Новом Орлеане католики, регулярно посещающие церковь, составляли немалый процент населения, вот Виктор и счел полезным, чтобы один из его людей выслушивал исповеди в церкви, прихожанами которой были многие влиятельные горожане.
Патрик Дюшен был одним из редких представителей Новой расы, которого клонировали по ДНК живого человека. Физиологически его, конечно, улучшили, но внешне он ничем не отличался от того Патрика Дюшена, который родился от мужчины и женщины.
Настоящий Патрик Дюшен сдал кровь, поучаствовав в благотворительной акции Красного Креста, и, сам того не желая, предоставил Виктору материал, по которому тот создал его копию. Теперь тело Дюшена гнило под тоннами мусора, на свалке, тогда как его Doppelganger
[27]
оберегал души прихожан церкви Госпожи Наших Печалей.
Замена настоящих людей двойниками сопровождалась риском, на который Виктор шел крайне редко. Хотя двойник мог выглядеть, говорить и двигаться точь-в-точь как оригинал, воспоминания последнего ему не передавались.
Ближайшие родственники и друзья замененного индивидуума тут же заметили бы многочисленные пробелы в его знаниях, касающиеся личной истории и взаимоотношений с ними. Они бы, возможно, и не догадались, что он — самозванец, но решили бы, что он страдает каким-то душевным или физическим заболеванием, а потому заставили бы обратиться к врачу.
Кроме того, из самых добрых побуждений они бы стали пристально наблюдать за ним, не полностью ему доверяя. А потому его возможности влиться в общество и работать на благо Новой расы были бы существенно ограничены.
А вот у католического священника жены быть не могло и, соответственно, детей тоже. Родители Патрика Дюшена умерли, как и его единственный брат. И хотя он поддерживал близкие отношения со многими друзьями и прихожанами, план Виктора по его замене двойником удался на славу.
В лаборатории Виктор создал отца Дюшена из нескольких капель крови еще до того, как настоящий отец Дюшен умер, и задача эта была посложнее той, что решал с Лазарем мужчина из Галилеи.
Сев рядом со священником на скамью первого ряда, Виктор спросил: «Как ты спишь? Тебе снятся сны?»
— Не часто, сэр. Случается… кошмар о «Руках милосердия». Но подробности я никогда не могу вспомнить.
— И не вспомнишь. Это мой дар тебе — никаких воспоминаний о твоем рождении. Патрик, мне нужна твоя помощь.
— Само собой. Все, что скажете.
— У одного из моих людей серьезный духовный кризис. Я не знаю, кто он. Он позвонил мне… но боится прийти ко мне.
— Может… не боится, сэр. Ему стыдно. Стыдно за то, что он подвел вас.
Эти слова обеспокоили Виктора.
— Как ты мог такое предположить, Патрик? Новая раса не способна стыдиться.
Стыд Виктор заложил только в программу Эрики, и только потому, что стыдливость, по его мнению, добавляла ей эротичности.
— Стыд — это не добродетель, — напомнил он Патрику. — Стыд — это слабость. Ни один закон природы его не требует. Мы правим природой… и превосходим ее.
Священник не желал встретиться с Виктором взглядом.
— Да, сэр, разумеется. Я думаю, что хотел сказать… может, он чувствует некоторое… сожаление из-за того, что не оправдал ваших ожиданий.
«Возможно, — подумал Виктор, — за священником стоит приглядывать более внимательно, а может быть, даже пригласить на день в лабораторию и провести тщательное обследование».
— Прошерсти город, Патрик. Опроси моих людей. Может, они знают, что кто-то из им подобных ведет себя странно. Эту задачу я возлагаю на тебя и еще на нескольких ключевых фигур. И я уверен, что ты оправдаешь мои ожидания.
— Да, сэр.
— Если ты его найдешь, а он побежит… убей его. Ты знаешь, как можно убить таких, как ты.
— Да, сэр.
— Будь осторожен. Он уже убил одного из вас, — признался Виктор.
В изумлении священник вскинул на него глаза.
— Я бы предпочел получить его живым, — продолжил Виктор. — И мне обязательно нужно его тело. Для исследований. Привези его ко мне в «Руки милосердия».
Они сидели неподалеку от стойки, на которой горели свечи, и алые отблески плясали на лице Патрика.
Отблески эти побудили Виктора задать вопрос:
— Тебе в голову иногда не приходят мысли о том, что ты — проклятый?
— Нет, сэр, — ответил священник, но после короткой паузы. — Нет ни рая, ни ада. Есть только одна жизнь.
— Именно так. Для суеверий у тебя слишком хороший мозг. — Виктор поднялся со скамьи. — Да благословит тебя Бог, Патрик. — Глаза священника широко раскрылись от изумления, так что Виктор улыбнулся и добавил: — Шутка.
Глава 40
Карсон заехала за Майклом, а тот, садясь в машину и оглядев напарницу с головы до ног, сказал:
— На тебе вчерашняя одежда.
— Кто-то у нас стал специалистом по женской одежде.
— Ты выглядишь… помятой.
Она отъехала от тротуара.
— Помятой, говоришь? Я выгляжу как выплюнутая коровья жвачка.
— Не спала?
— Возможно, я совсем завязала со сном.
— Раз уж ты не спала больше двадцати четырех часов, может, не стоит тебе садиться за руль.
— Об этом не тревожься, мамуля. — Она взяла высокий бумажный стакан с логотипом кофейни «Старбакс», через соломинку выпила кофе. — Я так накачана кофеином, что у меня рефлексы разъяренной гадюки.
— У разъяренной гадюки хорошие рефлексы?
— А ты разозли ее и увидишь сам.
