Ладонь на бедре Огаст движется вверх, задирая ее юбку, сжимая ткань. Джейн наклоняется к уху Огаст, прижимаясь к ней хло́пком ее лифчика, настойчивым жаром ее тела, невыносимо гладкой кожей.
– Я хочу тебе отлизать, – бормочет Джейн. – Ты не против?
У Огаст распахиваются глаза.
– Что это за гребаный вопрос?
Джейн, смеясь, откидывает голову назад с закрытыми глазами, опухшими губами и с непристойно прекрасной линией ее горла.
– Я хочу услышать «да» или «нет».
– Да, я согласна, о боже.
– Вообще-то меня зовут Джейн, – говорит Джейн, и Огаст закатывает глаза, когда она опускается на одно колено.
– Это худшая реплика, которую я только слышала, – говорит Огаст, с трудом стараясь дышать ровно, когда Джейн тянет зубами край ее чулка. Резинка щелкает, возвращаясь на место, и Джейн усмехается в бедро Огаст от тихого вскрика, который это вызывает. – Эта хрень правда работала с девушками в 70-х?
– Я думаю, что да, – говорит Джейн, поднимаясь поцелуями вверх, и Огаст знает, что у нее дрожит ладонь, когда она зарывается пальцами в волосы на затылке Джейн, но будь она проклята, если будет так себя вести, – сейчас это вполне неплохо работает.
– Не знаю. – Пальцы Джейн ловят пояс трусов Огаст. Огаст смотрит через вагон на рекламу постельного белья – из всех нелепых вещей – потому что если она столкнется с реальностью и осознает, что Джейн стоит на коленях между ее ног и стягивает ее белье вниз по бедрам, то у нее случится психический срыв. – Не будь слишком самоуверенной.
– Тебе может понадобиться дверь, – говорит Джейн, – для равновесия.
– Зачем?
– Потому что через минуту ты не будешь чувствовать ног, – говорит Джейн, и, когда Огаст наконец-то смотрит на нее с распахнутым в шоке ртом, она невинно улыбается. Она приподнимает юбку Огаст и говорит: – Подержи это, ладно? Я занята.
– Пошла на хрен. – Огаст смеется и делает так, как ее попросили.
Сказать по правде, Джейн ни разу не давала обещание, которое не могла сдержать.
Огаст поворачивает голову в сторону, стараясь прижаться спиной к двери, привыкнуть к тому, как ее рубашка сминается между ее лопаток, когда она дрожит, как от ее дыхания запотевает стекло в ровном, слишком быстром ритме. Позади нее сияет город – мосты и здания, карусель на кромке воды, лодки вдалеке, настолько маленькие, словно булавки, как уколы иглой, и она пытается анализировать это все, то, каково это – быть с кем-то так невозможно близко в первый раз. Она не может поверить, что ей дано все это: этот вид и эта девушка на коленях.
Огаст переживала миллион моментов с Джейн и миллионом других девушек, но ни у кого не будет такого. Если бы это было одним из воспоминаний Джейн, она почти может представить, как Джейн рассказывала бы о нем: девушка с длинными волосами, небрежно собранными, с расстегнутой рубашкой, с лунным светом, превращающим кружево на ее груди в паутину, со ртом, раскрывающимся от сорванного звука, с бельем на коленях и абсолютно потерянным видом. Она смотрит на Огаст, на ее лицо упала прядь темных волос, пока ее рот занят, и Огаст знает, что сама бы описала это пятью словами: девушка, язык, метро, увидела бога.
Огаст никогда не знала, никогда не понимала в своей голове, что именно считается сексом с тем, у кого тело, как у нее, как бы она этого ни хотела и ни представляла с одной рукой под одеялом. Она не думала, что поймет, где черта, потому что никогда ничем таким не занималась. Но это, это – рот Джейн на ее теле, мокрые пальцы, каждое движение и дыхание Джейн, возбуждающее ее так же, как прикосновение, компромисс того, насколько приятно делать приятно другому, – это секс. Это секс, и Огаст тонет в нем. Она хочет больше. Она хочет заполнить свои легкие.
– Джейн, – говорит она, и звук слабо доносится из глубины ее горла. Ее костяшки побелели в волосах Джейн, поэтому она заставляет себя их расслабить и проводит пальцами вниз по острой скуле Джейн. – Джейн.
– Хм?
– Черт, я… иди сюда, – выдавливает она. – Поднимись. Пожалуйста.
Когда Огаст притягивает ее для очередного поцелуя, то чувствует себя на языке Джейн, и это, как ничто другое, яростная волна собственничества, которую это вызывает, – вот что заставляет ее начать теребить ширинку джинсов Джейн.
Все размыто – Огаст не знает, что она ощущает, что нужно делать. Должна быть неловкость с человеком, с которым ты никогда не спал, но этого нет. Между ними есть связь, которая никогда не имела чертового смысла, с того шока в день, когда они встретились, и она как будто забиралась в джинсы этой девушки тысячу раз, как будто Джейн разгадала ее годы назад. Она ошеломленно думает, что, возможно, настало время начать верить во что-то. Гребаное божественное строение пальцев Джейн, когда они входят в нее, – это точно высшие силы.
Все заканчивается выдохом, шагом через какую-то грань, которую Огаст не видит, пока они внезапно не оказываются за ней, поцелуем, который превращается в горячий обмен воздухом, зубами и кожей, тихой руганью. Джейн падает вперед, упираясь плечом в грудь Огаст, с ладонью, все еще просунутой под кружево лифчика Огаст, и Огаст чувствует себя живой. Она чувствует каким-то образом, что она здесь, сейчас. По-настоящему здесь. Она оставляет смазанный поцелуй на щеке Джейн, и ей кажется, будто Джейн – первое, чего она коснулась в своей жизни.
– Ты была права, – говорит Огаст.
– По поводу чего?
– Я не чувствую своих ног.
Джейн смеется, и загорается свет.
Джейн двигается первой, сердито поднимая голову к лампам. И это так нелепо, так забавно и невероятно, и Джейн так возмущена миром за то, что он посмел ей перечить, а не она ему, что Огаст смеется.
– Убери руку с моей сиськи, мы в общественном месте, – говорит она, когда поезд опять начинает движение.
– Заткни варежку, – фыркает Джейн и отходит назад на полшага, чтобы дать Огаст застегнуть рубашку. Она смотрит, как Огаст возвращает на место белье, с дьявольским интересом, выглядя довольной собой, и Огаст покраснела бы сильнее, если бы это было возможно.
Джейн застегивает джинсы, заправляет футболку, находит в своей куртке очки и возвращается обратно в пространство Огаст, мягко надевая их на нее.
– Поверить не могу, что ты их бросила, – говорит Огаст. – Они могли упасть на пол и подцепить бактериальную инфекцию. Ты могла заразить меня конъюнктивитом.
– О да, говори больше длинных слов.
– Это не сексуально! – говорит Огаст, хоть ее улыбка и становится до боли широкой, хоть она и позволяет Джейн прижать себя к двери. – Я могла лишиться зрения!
– Я торопилась, – говорит Джейн. – Я сорок пять лет ни с кем не спала.
– Технически, – говорит Огаст.
– Позволь мне этим насладиться, – говорит Джейн, проводя своими улыбающимися губами по пульсу Огаст.
