– Возьми меня, – прошептала Ванда. – Войди в меня так, чтобы я не могла отделить тебя от себя… Я хочу почувствовать силу твоей страсти…
Крупное тело мужа напряглось.
– На тебя благотворно действуют ночные приключения, моя авантюристочка, – и с хриплым стоном Мортон принялся расшнуровывать завязки на её халате. Они не поддавались, и тогда он рванул.
Ванда не испугалась. Она и сама жаждала, чтобы муж поскорее добрался до её тела. Настало время и сорочки. Рваное, нетерпеливое движение, тонкая ткань трещит, обнажая бедра и темный треугольник между ними.
– А на тебя? Что действует на тебя? – прошептала Ванда, откидываясь назад и подставляя себя рукам и губам Мортона.
– Ты.
Одно слово, заменяющее все другие.
Дальше слов не требовалось. Была только страсть. Обжигающая и новая. Сладострастная и мучительная. Жаждущая и требующая.
Ванда сама тянулась навстречу, прижимаясь и умоляя дать ей все, что он может дать, и ее движения опаляли всепожирающим огнем, заставляли содрогаться от неутолимого желания. Глухо застонав, Мортон подвел руки под колени Веры и поднял точеные девичьи ноги, раскрыв их до предела. Интуитивно он почувствовал, что сегодня ночью ей не надо долгих томящих ласк, она жаждала его. И как можно быстрее.
Склонив голову, он ртом захватил край сорочки и приподнял его как можно выше, открывая трепещущие груди.
Ванда, чувствуя себя не бесстыжей, а желанной, единственной, сама скинула сорочку. И потянулась к ремню на халате Мортона.
– Моя милая девочка, ты понимаешь, что со мной делаешь? – хрипло прошептал он.
– Надеюсь, то же, что и ты со мной.
Он громко застонал.
– Ванда… Любимая…
Она вскрикнула, закусила губу и выгнулась навстречу ему, умоляя о большем.
А затем он дал ей то, о чем она страстно мечтала, погрузившись в свою Ловчую, которая делала его одновременно слабым и невероятно сильным, так глубоко, что она почувствовала его всем телом, каждой клеточкой женского сладострастия.
Мортон сходил с ума от одного вида Ванды, её лица, искаженного страстью, зажмуренных век, сжатых губ, прогнувшегося тела, сосков, так близко трепещущих от его рта…
Мортон последним усилием воли заставлял себя двигать бедрами медленно, основательно, заставляя жену стонать, наблюдая полыхающую в ней страсть, разделяя с нею экстаз.
Ему нужна эта женщина. Нужна вся. До основания.
Он снова вошел в нее, глубоко погрузившись в огонь, мечтая, чтобы этому не было конца. Только она одна могла разделить с ним огонь, полыхавший в груди и чреслах. Казалось, она никогда не перестанет манить его к себе. Ее горячий шепот, торжествующие вскрики, податливое тело снова и снова заставляли его отдаваться ей так же неистово, как она отдавалась ему.
Эта женщина принадлежала ему.
Как и он ей.
Чуть позже Мортон принёс Ванду в свою спальню. Сегодня она останется здесь. Ванда доверчиво прижималась к его груди.
– Не оставляй меня, – дрожащим шепотом попросила она и протянула руки.
– Я тут.
Мортон ласково улыбнулся и погладил её по щеке.
– Я тебя ни за что не оставлю. Ни за что, не бойся. Я налью нам вина.
Пока Мортон наливал напиток, Ванда села в кровати и поудобнее устроилась на многочисленных подушках. Вот только сейчас она окончательно пришла в себя. С ней ничего не случится, она дома, рядом с Мортоном, всё позади.
– Как ты? – заботливо спросил он, усаживаясь рядом и протягивая бокал с вином.
– Лучше всех, – сказала она и немного смущенно улыбнулась. Её тело всё ещё подрагивало от испытанного оргазма, томление между ног не угасло до конца. Она была поражена видом мужа. Казалось, за несколько беспокойных часов он постарел на несколько лет. Морщины на лбу и складки вокруг рта четче прорезались, под глазами проступили мешки.
– Я так за тебя беспокоился… – Мортон ещё хотел что-то сказать, но его голос сорвался, и он не закончил.
– Я такая дура, – беспомощно произнесла Ванда, в глазах защипало, слезы подобрались слишком близко. Законная реакция на пережитое. – Ты даже не представляешь…
– Перестань! Что за глупости… Ты красивая, умная, бесстрашная…
– Я, оказывается, Ловчая. И делаю тебя слабым.
– Нет, Ванда, – он внезапно напрягся.
– Скажи мне. Пожалуйста… Я очень хочу, чтобы между нами были доверительные отношения. Я запомнила твои слова, Каварди. Поэтому… прошу тебя…
– Мне не за что тебя прощать, Ванда. Потому что ты, как Ловчая, к сожалению или к счастью, лично для меня, истончилась. Механик вытянул из тебя дар. Так что это мне надо просить у тебя прощенье.
Ответом ему послужил тихий радостный стон.
– Не чувствовала я дара… И не надо. Главное, чтобы мы были вместе.
– Мы вместе, Ванда.
– Вместе? По-настоящему.
– По-настоящему.
Она замолчала, всматриваясь в жесткие черты мужа.
– Я люблю тебя.
Эти слова сорвались с её губ непроизвольно. Она даже испугалась и зажала рот рукой.
Мортон перестал дышать.
Она видела, как он напрягся. Как дернулся кадык, когда мужчина сглотнул.
Нет, всё-таки она глупая! Кто её за язык тянул. Она не должна была ничего говорить! Она…
– Ты моя, Ванда, – слова Мортона оборвали её мысли, и пришёл черед притихать Ванде. Сердце глухо билось в груди, разгоняя кровь по венам. – И это очень хорошо, что ты любишь меня, несмотря на мой несносный характер, – он поднял руку, и отвел её ладонь ото рта. Его взгляд скользнул к шее, к тому месту, где ей была нанесена рана. – Это был Кэрри. Там, в театре. Чего они добивались, я постараюсь, конечно, узнать. Люди Императора, по-любому, взяли подручных Гилмора. Мы убили не всех. Будет допрос.
– Мне очень жаль твоего друга. Жердана… Получается, он из-за меня пострадал.
Мортон отрицательно мотнул головой.
– Нет. Никогда так не говорили. И давай договоримся. Прошлое в прошлом. Мою любимую девочку оно не должно тревожить.
У Ванды возникло чувство, будто её ударили с размаху в грудь.
– Любимую? – дрогнувшим голосом переспросила она. – Ты тоже любишь меня?
Её уносило куда-то вдаль.
– Да, – твердо произнес Ловчий. – Люблю. И никому никогда не отдам. Ни врагам. Ни друзьям. Ты – моя жизнь. Моя судьба. Моя слабость. И моя сила. Помни об этом всегда, Ванда Каварди.
Эпилог
Месяц спустя…
Была тихая летняя ночь. Месяц только взошёл на небе. Ни малейший ветерок не тревожил зеленые листья, отдыхавшие после знойного дня, вокруг небольшой речки в голос квакали лягушки, в прибрежном лесу заливались скворцы.
