Он вовсе не собирался оставаться барашком на бойне и отчаянно искал выход. На четвертый день, когда Яна улетела на Талар, он отправился к доктору Латроку и рассказал все. Доктор отнесся к этому очень серьезно, около часа Сварога исследовали с помощью очередной хитрой аппаратуры (хорошо еще, действовавшей исключительно бесконтактно). Потом он без возражений согласился на предложение доктора поставить у него в спальне какой-то аппаратик, изучавший бы его мозг во время сна.
Аппаратик там простоял три ночи. После чего доктор Латрок (с хорошо скрытым, но все же безусловно присутствовавшим недоумением, даже некоторой растерянностью) развел руками: медицина бессильна. В дебри заковыристых медицинских терминов он углубляться не будет, Сварог их все равно не поймет (Сварог угрюмо кивнул), объяснит, как умеет: они не нашли ровным счетом ничего необычного, выходившего бы за рамки медицинской науки и ее долгого опыта. Все показатели мозговой деятельности Сварога соответствуют показателям человека, который спит и видит сны. Проникать в содержание снов наука пока что не научилась.
Латрок оставался приверженцем Ее Величества Науки, исключавшей все, что в научные рамки не умещалось. Ну, разумеется, учитывая специфику этого мира, где существовала не только наука: он признался, что приглашал специалиста из Мистериора, и тот всю третью ночь просидел в гостиной – но по своей линии ничего не обнаружил. Наука была бессильна, официальная магия была бессильна – а кошмары наведывались каждую ночь с назойливостью и неугомонностью кредитора, преследующего неисправного должника.
И все же, все же… Доктор Латрок не сказал ничего конкретного, но все же, с точки зрения чистой науки, позволил чуточку еретическую выходку: посмотрев на Сварога как-то странно, обронил:
– Конечно, наука наукой, а суждения Мистериора сомнению не подвергаются, но, по моему сугубо личному мнению, иногда нужно пускать в ход абсолютно все…
И больше ничего не сказал. Но Сварог и так понял его прекрасно.
Сам уже нисколечко не верил, что это его собственные кошмары, не сомневался, что они приходят извне – он слышал краем уха и от Грельфи, и от боевых монахов, что в старые времена иные черные колдуны владели умением наведения снов. Впрочем, таким же искусством владели и белые – только насылали на человека какие-то добрые сны: возвращавшие душевный покой, исцелявшие от каких-то гнетущих дум, неотвязного горя. Вот только и о тех, и о других давненько ничего не слышно – многие колдовские практики, и черные, и белые, исчезли сами по себе, примеров предостаточно.
Но все же это была ниточка. Вернувшись через десять дней в Латерану, Сварог, если можно так выразиться, всеми десятью пальцами ударил по клавишам другого пульта. Поставил на ноги всех, кто мог в этом разбираться: отца Алкеса, Анраха, боевых монахов трех Братств, киларна Гилема, после смерти Грельфи возглавившего ее осиротевшее ведомство. Вспомнив о иных каталаунских старичках и старушках, связался с отцом Груком и поставил перед ним ту же задачу.
На сутки остался в Латеране, а когда Канцлер напомнил о запланированной поездке с Яной в Ратагайскую Пушту, выговорил себе еще день в Латеране, бесцеремонно соврав, что у него объявились неотложные земные дела, в которых без его присутствия не обойтись, и это не имеет ничего общего с «синдромом штурвала», от которого, врачи ручаются, его в «Лазурной бухте» полностью избавили. В детали он вдаваться не будет, это чисто его проблемы, Канцлеру совершенно ненужные (в какой-то мере это истине соответствовало). Канцлер, судя по всему, поверил.
Два дня оказались потраченными впустую. Все до одного задействованные люди, словно сговорившись (чего быть никак не могло), твердили одно и то же: да, бытовали такие умения в старину, но о них давненько уже и не слыхивали. Давно уже для такого выдумали специальное определение: «усопшая магия». Конечно, говорили они, нельзя ручаться, что то или иное умение, числившееся по ведомству «усопших», не всплывет неожиданно вновь, яркий чему пример – недавняя история с белинами. Однако никто из них (включая привезенных отцом Груком двух каталаунских бабок), проведя ночь в непосредственной близости от спальни Сварога во дворце, не обнаружили сопутствовавшей бы наведенным кошмарам специфической магии.
Он почему-то не мог себя заставить обратиться к Яне. Не мог, и все. То ли подсознательно считал, что и Древний Ветер ничем не поможет, то ли… Он еще не использовал последнюю возможность.
Вот она, последняя возможность, разместившаяся, если разделить круг ковра подобно картушке компаса, градусах в тридцати от него, справа. Крепкий старик, одеждой ничем не выделявшийся среди остальных, разве что на груди располагался своего рода гильдейский знак – серебряная цепочка с дюжиной же литых серебряных подвесок в виде птиц, разнообразных предметов, звериных голов, пары-тройки непонятных символов.
Почтенный Барзай, тот самый шаман, как-то отправивший Сварога на неведомые Тропы, где Сварог встретил загадочную Бади Магадаль, Заблудившуюся Всадницу, показавшую ему бьющие от Радианта синие лучи. Тогда он еще не знал всего о старике. Барзай, как выяснилось, оказался не просто обычным шаманом, двоюродным дедушкой Баруты – персоной гораздо более высокопоставленной, главным шаманом рода Алых Чепраков, переводя на земные церковные мерки, чем-то вроде кардинала или архиепископа (у шаманов, ему объяснили, есть своя иерархическая лесенка из нескольких ступенек, в зависимости от числа умений и силы. Барзай стоял на самой верхней). Выслушав Сварога и нисколечко не удивившись, сказал то же самое, что и его, если можно так выразиться, коллеги по профессии: действительно, было такое умение, но давненько уж исчезло, как многие другие. Однако, в отличие от коллег, мысль свою продолжил: в нашем мире ничего нельзя считать исчезнувшим навсегда, так что он за парочку ночей посоветуется с равными себе и отошедшими от дел стариками, так что выяснит все точно. На что у него должны были уйти прошлая ночь и сегодняшняя. Сварог не стал спрашивать, каким именно образом Барзай собирается за две ночи посоветоваться со знающими людьми по всей Ратагайской Пуште, – в секреты шаманов лучше не лезть, если они тебя непосредственно не касаются. Возможно, ратагайцы из его охраны нисколечко не врали, рассказывая, что сильные шаманы вроде Барзая способны за ночь обежать или облететь всю Пушту в облике филина или дикого пса – конечно, не простого филина и не простого пса. Шаманы – дело тонкое, никто как-то не стремится их изучать с научных позиций, кропотливо отделяя правду от сказок. Вот и мэтр Анрах сказал об этом как-то: «Не надо без нужды лезть к тому, что тебе не вредит…»
Ну что же, посмотрим… Увы, поганые кошмары не отпускали и здесь, а этой ночью навестил самый, пожалуй, отвратительный. Снова тропинка в чащобе, волчица на мосту, ее, черти б ее взяли, нежная улыбка. А потом – покойный бескрайний луг под солнечным безоблачным небом. И лучше бы это оказалась какая-нибудь грязная каморка с полудюжиной гогочущих скотов…
Там были Яна и белая волчица. Сначала обнаженная Яна, распростертая в невысокой зеленой траве с маленькими сиреневыми цветочками, лежала неподвижно, никак не сопротивляясь всему, что с ней проделывала волчица, а та, медленно водя языком по ее телу, временами оглядывалась на Сварога уже не то чтобы с нежной, а словно бы победной улыбкой. Потом голова волчицы надолго задержалась меж вздрагивающих бедер Яны, потом волчица встала над ее лицом, Яна положила ладони на ее задние лапы, вцепилась пальцами в белоснежную густую шерсть, казавшуюся старательно расчесанной…
