Пожалуй, все-таки сумерки – он стал замечать, что вокруг определенно темнеет, словно невидимое солнце давно закатилось за горизонт и близится ночь. Да, так и есть – темнеет. Он шагал и шагал – еще можно было рассмотреть путь, траву под ногами. Бледно-сиреневые потоки на глазах обретали яркость – чем темнее вокруг, тем сильнее они мерцали тусклым гнилушечьим цветом, наливались неяркими сиянием. И все так же лениво струились, вихрились, сплетались…
Стало гораздо темнее, когда впереди показалось нечто, больше всего напоминавшее пламя костра, – и было уже совсем темно, когда Сварог вышел, неизвестно откуда это зная, к своей цели.
Он стоял на краю широкой, но неглубокой котловины, более всего напомнившей формой суповую тарелку. Выложенные серым тесаным камнем широкие уступы плавно спускались почти правильным амфитеатром к центру котловины, где чернел непонятный предмет, длинный и высокий, и горел костер. Повсюду лежали волки – в спокойных позах, вытянув передние лапы, вывалив языки, глядя вниз, как один. Особого внимания на Сварога они не обратили – ближайшие повернули к нему головы, равнодушно присмотрелись и тут же отвернулись, вперив взгляды в огонь, тонким лепестком отражавшийся в их янтарно-желтых глазах.
Меж ними оставалось много свободного пространства, и Сварог, выбрав путь, стал спускаться вниз, нисколечко не торопясь. Волки, мимо которых он проходил, держались все так же равнодушно – иные косились мельком и отворачивались, а иные и вовсе не обращали внимания. И не понять – то ли он в их глазах совершеннейшее ничтожество, не стоящее внимания, то ли он здесь свой, и его появление не вызывает ни малейших эмоций.
Чем ниже он спускался, тем больше удавалось рассмотреть внизу. Костер, как и лес, как и весь этот неведомый мир, был странным – высотой не менее чем в три человеческих роста, походивший скорее на цветок, круглый внизу и плавно сужавшийся вверху, он казался словно бы и не пламенем, а чем-то вроде тех потоков, что заполняли стволы деревьев. Разве что, в отличие от них, не струился, лишь временами чуть заметно колыхались языки неяркого ало-золотистого огня, чуть расходясь в стороны и вновь смыкаясь в нечто, напоминавшее исполинский красивый цветок. Ни единой искорки от него не отлетало. И непонятно, что его поддерживало – он горел в неглубокой каменной чаше, где не видно ни полешка, ни ветки. Даже совсем маленькому костерку, не говоря уж об этом высоком огне, полагалось бы отбрасывать тени всего, находившегося к нему близко, – но не было теней.
Загадочный предмет оказался огромной статуей на высоком в четыре уступа постаменте, изображавшей не волка, но некоего зверя, больше всего на волка похожего. Словно бы гордо подняв голову с ощетиненным загривком, он прочно упирался тремя лапами в постамент, вытянув четвертую вперед. И под ней… Сварог на земле повидал немало таких статуй, украшавших парадные лестницы дворянских дворцов, – волков, медведей, сильванских львов и прочего хищного зверья. Если они стояли в такой позе, под лапой у них всегда был каменный шар из того же материала, что и статуя. А у этого – человеческий череп, гораздо светлее самого чудовища. Похожего Сварогу не попадалось раньше ни в одном бестиарии. Глаза казались выточенными из прозрачного янтаря – и в них тоже отражалось пламя высокого костра.
Ступени постамента были шириной уарда в два. На нижней в столь же вольных, спокойных позах разлеглись пятеро огромных бурых волков, гораздо крупнее обычных, побольше теленка. Раньше Сварог никогда не видел ни чучел, ни шкур такой величины.
А на самой верхней… На самой верхней лежала Белая Волчица, как всякий раз словно бы улыбавшаяся Сварогу – радостно, нежно. Ведомый той же силой, что в его прежних снах, он поднялся туда и уселся на краешек ступени рядом с Белой Волчицей. Она чуть подвинулась, положила голову ему на колено так, словно ждала, что ее сейчас почешут за ухом, как самую обыкновенную балованную домашнюю собачонку. Вот только Сварог неведомо как почувствовал, что сейчас некоторой свободой воли все же обладает и не шевельнул даже пальцем. Волчица, выпростав тяжелую голову из-под его ладони, глянула и отвернулась в точности, как обиженная женщина. Некоторая свобода мысли у него в этих снах оставалась всегда, и он мимолетно подумал: перебьешься, тварь, еще за ушком тебе чесать…
Посмотрел на нее. Как зверь, она была прекрасна и великолепна – густая белая шерсть лежит красивыми волнами, так, словно и над ней, и над пушистым хвостом поработали лучшие парикмахеры, клыки белоснежные как сахар, янтарно-желтые глаза напоминают отшлифованные самоцветы из тех давних времен, когда драгоценные камни гранить не умели, только шлифовали. И пахло от нее не зверем, а словно лесом – не так, как от Лесной Девы, но именно что лесом.
Важнее другое. Сварог чувствовал ладонью, кожей теплую тяжесть ее головы, густую пушистую шерсть, в которой тонули пальцы. Во сне так не бывает. Душа вновь зашлась в непонятной тоске – это было категорически неправильно, но это было…
И кое-что вокруг… Костер, даже такой высокий (но не такой уж яркий), ни за что не смог бы осветить всю котловину – а меж тем Сварог отчетливо, как ясным днем, видел ряды амфитеатра от самого нижнего до самого верхнего, прекрасно различал волков на нем. Только на краю котловины было словно бы темнее – но и там ясно виднелось сиреневое сияние круживших в стволах деревьев потоков. Все неправильно, куда ни глянь…
Белая Волчица вдруг встрепенулась, подняла голову, села, оказавшись посередине расставленных передних лап каменного зверя, разве что чуточку пониже. Словно получив некий приказ, волки взвыли всем скопищем.
Вскоре Сварогу стало казаться, что это не обычный волчий вой, а песня. В ней была некая переливчатая мелодия – и странная, завораживающая красота, непонятным образом затоплявшая душу и сознание. Трудно было этому сопротивляться, но как-то удавалось.
Песня смолкла так же внезапно, как и началась. Что-то шевельнулось слева, Сварог посмотрел туда. Вскрикнул бы. Если бы мог.
К костру подходила Яна – в коротком платье из невесомых золотистых кружев, с распущенными волосами, босая. Остановилась прямо напротив него, низко поклонилась – то ли Белой Волчице, то ли каменному зверю, распущенные волосы на миг закрыли лицо. Отступила на шаг, опустилась на низкую траву, легла навзничь, разбросав руки, глядя в ту тьму без единой звездочки, что была здесь вместо неба, – спокойно, умиротворенно, с легкой улыбкой на губах, даже словно бы с нетерпением.
Пятеро огромных бурых волков неторопливо спустились со ступеней и обступили Яну. Сверкнули белоснежные клыки, волки рвали на ней платье в клочья – осторожно, словно бы даже бережно. Когда она осталась обнаженной, широкие языки стали странствовать по ее телу – гротескная пародия на мужские ласки. Яна улыбалась, глядя в небо. Волки расступились, самый огромный встал над девушкой, глядя на нее, казалось, с победной ухмылкой, потом опустился на нее. Все его движения напоминали скорее вставшего на четвереньки человека, чем зверя.
Как и во всех прошлых снах, Сварог мог только смотреть и слушать – и переполнявшая его тоскливая злость выхода не находила. Бурый волк делал свое неторопливо, совсем не как зверь, временами издавая глухое довольное рычание, и это, что хуже всего, ничуть не походило на грубое насилие – Яна, закрыв глаза, тихо, знакомо постанывала, ее очаровательное личико исказилось в гримасе неподдельного наслаждения. Казалось, это никогда не кончится.
