Задерживаю дыхание и больно кусаю губы.
— Да.
Так уверенно, со своей высоты низким тоном отвечает он.
— Прошу ответить вас, Елизавета.
Мне кажется, я прокусываю губу. Больно. Дыхание спирает. Калинин сильнее стискивает мои ладони.
— Да, — наконец, выдавливаю из себя неуверенным голосом. Прости меня, мой режиссёр. Я все же бездарная актриса. Закрываю глаза, разрывая наш контакт. На нас не просто смотрят десятки любопытных глаз, нас снимает камера, и постоянно щёлкает фотоаппарат.
— В знак верности и непрерывности брачного союза, в знак любви и преданности друг другу прошу вас обменяться обручальными кольцами, которые с давних времен символизируют святость брака. И пусть они напоминают вам, что ваши сердца всегда будут рядом.
Роман берет кольцо с небольшого постамента, сам удерживает мою ладонь, поскольку у меня нет сил даже на это, и надевает мне на палец кольцо. Я даже не могу рассмотреть украшение – символ нашего брака, поскольку глаза начинают нещадно слезиться.
Беру широкое кольцо Романа и пытаюсь его надеть. Выходит плохо, руки не слушаются. Роман сам поправляет украшение. Такой невозмутимый. Неужели понимая, что это для меня принуждение, внутри него ничего не екает.
— С этого момента вы стали еще ближе друг другу, вы стали настоящей семьёй. Объявляю вас мужем и женой! А теперь жених может поцеловать невесту.
Ноги подкашиваются, огромный белый зал вдруг начинает плыть. Кажется, еще немного, и я рухну к ногам Калинина. Теперь моего мужа. Но Роман не позволяет мне упасть, вовремя подхватывая за талию, притягивает к себе. Прикасается к моим губам, но не целует.
— Дыши, детка. Ты теперь моя, — шепчет в губы, слегка всасывая их, пробует на вкус. — Твоя мама так растрогалась, не расстраивай ее. Будь умницей.
Снова условия. И ведь он прав. Если разрыдаюсь, мама распереживается. А если расскажу правду, это станет для нее ударом. Я все равно уже вышла замуж и пала перед этим хищником, так зачем бередить сердце матери?
— Все в порядке, дыши и улыбайся, детка, — отпускает. Раздаются оглушительные аплодисменты. Хватаюсь за руку Романа, стискивая ее, чтобы обрести равновесие. Глубоко вдыхаю и натягиваю улыбку.
Начинается вереница поздравлений, у меня уже болят челюсти всем выдавать улыбку. Я устала от чужих прикосновений, они мне неприятны. Но я растягиваю и растягиваю губы, моля про себя, чтобы этот день закончился как можно быстрее.
Оказалось, все не так трудно перенести, по сравнению с поздравлениями мамы. Как только она подходит ко мне, в растерянности осматривая Романа, которого видит впервые, из моих глаз начинают литься слезы. Градом. И я не могу их остановить. Отпускаю Калинина и кидаюсь ей на шею. Роман тактично отворачивается, с кем-то беседуя.
— Лизонька, девочка моя, — мама гладит меня по спине, а я понимаю, что если прямо сейчас не остановлюсь, у меня начнётся истерика. — Ты что, моя хорошая? Что-то не так? — шепотом спрашивает меня.
— Все хорошо, мам. Ты же знаешь, какая я впечатлительная, — всхлипываю. — Это от волнения.
— У меня столько вопросов, мне столько нужно тебе сказать… — мама сама всхлипывает.
— Мам, мы обязательно поговорим. Останься здесь подольше? — прошу ее я. Она так мне сейчас нужна.
— Позже обсудим, ты такая красивая, что я боюсь все испортить, — быстро стирает с моих щек слезы, поправляет фату и платье, сжимает мою руку и отступает.
Когда вереница поздравляющих, наконец, заканчивается, я чувствую усталость, как физическую, так и моральную. Все поднимаются на второй этаж, где будет проходить банкет, а мы с Калининым уходим в небольшую комнату для отдыха. Роман запирает дверь, срывает с себя бабочку и расстёгивает пару верхних пуговиц.
— Присядь, — указывает на диван, и я с удовольствием опускаюсь. Он берет бутылочку воды, пьёт прямо из горлышка, а я зачем-то наблюдаю, как при каждом глотке дергается его кадык.
— Ты бледная, — констатирует он, переводит взгляд на мои подрагивающие руки, и я сжимаю их в кулаки. — Плохо себя чувствуешь?
Киваю. Роман подходит ко мне и протягивает бутылку воды. Послушно беру, пью.
— Ты ела сегодня?
Отрицательно качаю головой.
— Вот только голодных обмороков мне не хватало, — недовольно произносит он. — Сделай глубокий и медленный выдох, — в приказном тоне просит он. Дышу. — Еще и еще. Умница.
Становится и правда немного легче, меньше тошнит и трясет.
— Ты очень красивая сегодня. Поверь, Елизавета, твои эмоции вредят тебе. Учись с ними справляться.
— Я не могу быть такой же холодной, как ты. Я не специально…
Мой уже муж несколько минут молчит, осматривая меня. Наверное, это меня и подкупило. Так как он смотрит, не может ни один мужчина. Когда мы рядом, я постоянно в поле его зрения, он не упускает ни одного моего жеста и вздоха. Разве можно это сыграть? Я такая дура, даже в этой ситуации ищу что-то большее в этом мужчине.
Роман протягивает руку, вкладываю ладонь в его, сжимает, помогая подняться. Калинин переворачивает мою ладонь, рассматривая обручальное кольцо.
— Это белое и розовое золото, оно переплетается, образуя знак бесконечности, — и я только сейчас рассматриваю кольцо. Красиво.
— У нас нет вечности, любая сделка когда-нибудь подходит к концу, — отвечаю я, продолжая рассматривать кольцо.
— Как знать, Елизавета, как знать… — выдыхает он, а мне кажется, это приговор. Пожизненный. Он отпускает мою руку, но подставляет предплечье. — Держись. Еще несколько часов, и все закончился.
— Стой, — не сдвигаюсь с места. — Там моя мама…
— Я в курсе.
— Нет… Ты не мог бы… быть мягче?
— В смысле?
— Сыграть перед ней. Дать понять, что наш брак настоящий. Очаруй ее. Пожалуйста. Для меня это важно. Чтобы она не догадалась, что все это фарс.
— Фарс, — усмехается одними губами. — Ты опять все неправильно воспринимаешь. Фарс – это непристойная комедия. В нашем случае все серьезно.
— Ты можешь исполнить мою просьбу? — настаиваю я. Кивает и тянет меня за собой на выход.
