— Я как раз хотел спросить, заметила ли ты его.
— Я что, внезапно ослепла?
— Он едет за нами?
— Пока нет.
На углу она свернула направо.
Майкл развернулся на сиденье, всматриваясь в темную улицу.
— Их по-прежнему нет. Наверное, в таком городе много белых «Маунтиниров».
— И это один из тех странных дней, когда мы натыкаемся на все.
— Может, нам следовало попросить у Годо и гранаты?
— Я уверена, мы бы их получили.
— Скорее всего, перевязанными подарочной ленточкой с бантом. Куда теперь?
— Ко мне домой, — ответила Карсон. — Может, будет неплохо, если Викки куда-нибудь уедет с Арни.
— В какой-нибудь маленький тихий городок в Айове.
— И в 1956 год, когда Франкенштейн был всего лишь Колином Клайвом и Борисом Карлоффом, а Мэри Шелли — романисткой, а не пророком и историком.
Глава 56
На шести экранах насекомоподобное существо, которое не так уж давно было Уэрнером и сохранило какие-то человеческие черты, ползало по стальным стенам изолятора, иногда с осторожностью крадущегося за дичью хищника, иногда быстро и суетливо, как испуганный таракан.
Виктор и представить себе не мог, что новости, которые принес Патрик Дюшен, затмят происходящее на экранах, но, когда священник рассказал о встрече с татуированным мужчиной, кризис с Уэрнером тут же отошел на второй план в сравнении с появлением в Новом Орлеане человека, которого он, Виктор, создал первым.
Поначалу настроенный скептически, он попросил Дюшена как можно подробнее описать великана, который сидел у того на кухне, особенно изуродованную половину лица. Судя по тем повреждениям, что сумел разглядеть священник под татуировкой, обычный человек, получив их, не выжил бы. Более того, повреждения совпадали с теми, которые запомнил Виктор, а своей памяти он имел все основания доверять.
Далее Дюшен описал и вторую половину лица, оставшуюся невредимой, и Виктор узнал идеал мужской красоты, который по доброте души даровал своему первенцу.
За добро ему отплатили предательством и убийством его первой жены, Элизабет. Конечно, красотой и послушанием Элизабет не шла ни в какое сравнение со следующими женами, которых он создал для себя, но ее жестокое убийство оставалось непростительным преступлением. И теперь этот неблагодарный тип объявился здесь, в Новом Орлеане, снедаемый величием, что-то бормочущий о предназначении, по глупости рассчитывающий, что может не только пережить вторую схватку с ним, но и выйти победителем.
— Я думал, он тогда умер, — сказал Виктор. — На льду. Я думал, он замерз.
— Он вернется в мой дом примерно через полтора часа, — добавил священник.
Виктор одобрительно кивнул:
— Хорошая работа, Патрик. В последнее время я тебя больше ругал, чем хвалил, но ты исправляешься.
— По правде говоря, — священник не решался встретиться взглядом со своим создателем, — я думал, будто могу предать вас, но в конце концов понял, что не в силах стать его сообщником.
— Разумеется, не в силах. В твоей Библии рассказывается о том, как ангелы взбунтовались против Бога, за что их и низвергли с небес. Но я создал существ, более послушных, чем те, которых удалось создать мифическому Богу.
На экране Уэрнер, в котором теперь брали верх паучьи гены, по стене поднялся на потолок и остался там, дрожа всем телом.
— Сэр, — нервно начал Дюшен, — я пришел сюда не только для того, чтобы сообщить вам эту новость, но и попросить… попросить вас даровать ту милость, которую пообещал мне ваш первенец.
Виктор не сразу сообразил, о какой милости идет речь, а когда понял, его охватила злость.
— Ты хочешь, чтобы я взял твою жизнь?
— Освободите меня, — взмолился Патрик, глядя на экраны, чтобы не встретиться взглядом с Виктором.
— Я дал тебе жизнь, и где твоя благодарность? Скоро весь мир станет нашим, нам покорится природа, все изменится раз и навсегда. Я предоставил тебе возможность участвовать в этом великом начинании, а ты от него отворачиваешься. Неужели в своем заблуждении ты поверил, что религия, которую ты проповедуешь, содержит в себе толику правды?
Дюшен продолжал смотреть на фантасмагорического Уэрнера.
— Сэр, вы можете освободить меня несколькими словами.
— Бога нет, Патрик, а если бы и был, для таких, как ты, он не найдет места в раю.
Смирение, которое зазвучало в голосе священника, решительно не понравилось Виктору.
— Сэр, мне не нужен рай. Хватит вечной темноты и молчания.
У Виктора он вызывал только презрение.
— Пожалуй, ты — самое жалкое из всех существ, которые мне довелось создать.
Священник не ответил, и тогда Виктор включил динамики, соединенные с микрофонами, установленными в изоляторе. Уэрнер по-прежнему кричал от ужаса и боли. Кошачий визг перемежался вполне человеческими криками безумца и совершенно незнакомыми звуками, которые, возможно, могли издавать какие-то насекомые.
— Открой дверь переходного отсека, — приказал Виктор одному из сотрудников. — Отец Дюшен хочет утешить беднягу Уэрнера.
— Сэр, лишь несколькими словами вы можете… — Отец Дюшен дрожал всем телом.
— Да, — прервал его Виктор. — Могу. Но я потратил на тебя время и ресурсы, Патрик, и в твоем случае инвестиции не принесли желаемого результата. А так ты сможешь сослужить мне последнюю службу. Мне нужно знать, насколько опасным стал Уэрнер для всех, кроме себя. Войди туда и продемонстрируй мастерство священника. Письменный отчет мне не нужен.
Дверь переходного отсека открылась. Дюшен направился к ней. На пороге остановился, посмотрел на своего создателя.
Ни выражение лица священника, ни его глаза ничего Виктору не сказали. Хотя он создал их всех и прекрасно разбирался в структуре их тел и мозга, некоторые из Новых людей иногда становились для него такой же загадкой, какой были Старые люди.
Не произнеся ни слова, Дюшен вошел в переходной отсек. Дверь за ним закрылась.
— Он в воздушном шлюзе, — сообщил Рипли.
— Это не воздушный шлюз, — поправил его Виктор.
— Наружная дверь заперта, — доложил один из сотрудников. — Внутренняя дверь открывается.
Мгновением позже Уэрнер перестал кричать. Он оставался на потолке, но переключился с собственных проблем на что-то еще.
Отец Дюшен вошел в изолятор.
Дверь за ним закрылась, но никто из сотрудников не доложил об этом, нарушая заведенный порядок. Комната наблюдения погрузилась в мертвую тишину.
Дюшен заговорил, но обращался он не к монстру, висящему на потолке, а к своему создателю, глядя в одну из камер:
