После окончания «холодной войны» и падения «железного занавеса», мы оказались на пороге удивительных перемен, — сказал я той теплой осенней ночью. — В тот день мы взяли на себя обязательства мировой сверхдержавы — руководить и поступать правильно, восстанавливая справедливость на Ближнем Востоке, Балканах, в Европе и Азии — во всем мире, а также ответственно подходить к договорам и нашей оборонной политике — противоракетной или любой другой. Мы всегда были в центре внимания, но не так, как сейчас. Это событие — поворотный момент для нашей страны, когда главные идеалы и принципы Америки вышли на первый план и стали играть важнейшую роль в мировой политике. Эту роль определяет не только наша стратегическая политика, но и наша честь, порядочность и гордость. Поэтому, прежде чем мы по выстрелу стартового пистолета начнем новую гонку вооружений, прежде чем мы потратим бюджет фонда социального обеспечения, чтобы доказать свою почти фанатичную преданность системе противоракетной обороны, жертвуя более «земными» военными и другими договорами, прежде чем мы заметим, как Китай нарастил ядерный арсенал, и увидим гонку вооружений в Азии, прежде чем мы упустим долгожданную возможность модернизировать обычные ядерные силы, давайте посмотрим на реальные угрозы нашей безопасности в Америке и за рубежом. Давайте пересмотрим наши обязательства и дадим обещание их выполнять, проявив силу и решительность, достойные мировой державы. Я не верю, что мы сможем успешно преследовать национальные интересы страны, если будем безразличны к мнению других стран о нашей политике. Мы реализуем свои интересы, когда выполняем международные обязательства и соблюдаем положения договоров.
Мы не можем забыть о них или попросту пренебречь ими, ведь они были сформированы идеалами нашей страны. …Держим ли мы свое слово? Соблюдаем ли мы положения международных договоров? Готовы ли мы выбрать нелегкий путь лидерства, потому что вести за собой и быть примером всегда непросто? Дипломатия — сложное дело. Многосторонние соглашения — тоже. Или мы готовы расторгнуть соглашение о контроле над вооружением, которое существовало почти четыре десятилетия, чтобы действовать в одиночку? Чтобы быть нацией, которая принимает односторонние решения, действуя, как нам кажется, в личных интересах, но закрывая глаза на ответственность перед всем остальным миром? Кроме того, даже Объединенный комитет начальников штабов утверждает, что ядерная атака гораздо менее вероятна, чем региональный конфликт, разворачивание театра военных действий на любой территории, террористические атаки в США и за рубежом или любые другие подобные проблемы.
Мы потратили средства на борьбу с маловероятной угрозой, в то время как существует реальная опасность. Она может таиться в трюме корабля или на борту самолета, она может даже находиться в рюкзаке.
Я вернулся домой в Уилмингтон поздно вечером, а на следующее утро, 11 сентября, сел на поезд в 8:35 и, как обычно, отправился на работу в Капитолий. Я не был слишком занят в тот день — утром у меня была назначена встреча с владельцами автосалонов штата Делавэр, а затем я проводил слушания по вопросу о назначении на пост главы Управления по национальной политике контроля за распространением наркотиков. Я, как обычно, сел в поезд один, и где-то через полчаса вокруг начались разговоры о том, что в Нью-Йорке в здание врезался самолет. Никто не знал, что думать. Затем мне позвонила Джилл. Она сказала, что пришла в школу, но в классе никого не было. Все собрались в холле, чтобы посмотреть новости, — всем было страшно. Пассажирский авиалайнер врезался в одну из башен Всемирного торгового центра. Затем она оборвала себя на полуслове: «О, Боже! О, Боже! Боже мой!»
— Джилл, что такое?
— Еще один самолет… другая башня!
К тому времени, как я вышел из вагона на Union Station, третий самолет уже врезался в Пентагон, и я увидел за куполом Капитолия коричневый дым в кристально чистом небе. Все рейсы отменили. Вашингтон и Нью-Йорк были закрыты на въезд и выезд. Военные летчики поднимали в воздух истребители. И, тем не менее, на Капитолийском холме стояла мертвая тишина — казалось, будто я надолго задержал дыхание. В парке между Union Station и Капитолием толпилось много людей. Один из моих сотрудников объяснил мне, что сейчас эвакуируются здания Палаты представителей, Сената и Капитолия, потому что четвертый захваченный самолет, по-видимому, направляется в Вашингтон.
Я спросил своего коллегу, почему мы не можем вернуться к работе. «Они сказали, что это слишком опасно», — сказал он.
«Серьезно? — ответил я. — Когда люди включат телевизоры, они должны увидеть, что их правительство на месте. Я иду в Капитолий».
Я уже дошел до лестницы, когда ко мне подбежал офицер полиции Капитолия. «Сенатор Байден! Сенатор Байден! Вы должны покинуть территорию. Приближается самолет! Приближается самолет!»
«Черт возьми, я хочу войти».
«Вы не можете. Покиньте территорию. Уходите!»
Вокруг толпилось, должно быть, с десяток моих коллег. Полиция оттеснила нас обратно к центру парка. Там ко мне подошел сотрудник сенатора-республиканца и заговорил о том, что именно поэтому нам нужна противоракетная оборона.
«Национальная противоракетная оборона? — спросил я. — О чем вы вообще говорите?»
Мне кажется, следующие несколько часов я провел, успокаивая других людей. Эшли позвонила мне из Уилмингтона, и, конечно, она волновалась.
— Папа, ты где?
— Я стою в парке напротив Капитолия.
— Папа, передают, что самолет приближается. Уходи оттуда.
— Милая, я даю тебе слово, — сказал я, глядя на чистое небо, — если бы к нам приближался самолет, мы бы его увидели. Я в безопасности.
— Папа, нет. По телевизору сказали, что ты все еще там, и остальные тоже.
— Милая, честное слово. Я в безопасности.
Через полчаса после нашего разговора четвертый самолет упал в поле в Пенсильвании, и обе башни обрушились. Никто не знал, сколько людей находилось в зданиях на момент обрушения, — в новостях говорили, что в Нью-Йорке погибло не меньше десяти тысяч человек. Западное крыло Пентагона также было разрушено, и там тоже были жертвы. Никто не знал, кто стоит за этими терактами и продолжатся ли они. Ведущие новостей говорили о них так, будто мы уже находились в состоянии войны.
Полицейские Капитолия проводили меня и других руководителей Конгресса на брифинг к северному крылу Сената. Не то чтобы руководству было что сказать, но они передали нам сообщение вице-президента Чейни, который находился в командном пункте Белого дома. Он решил, что, возможно, будет лучше отправить главных руководителей Конгресса в безопасное место в Западной Вирджинии. Временный председатель Сената Боб Берд отказался уезжать, хотя Западная Вирджиния была его родным штатом.
Я позвонил Тому Дэшлу, лидеру демократов в Сенате. «Том, слушай, может, не поедешь? — предложил я. — Оставайся. Оставайся в Вашингтоне».
«Джо, да я бы остался, — ответил он, — но я не хочу ставить остальных в неловкое положение. Все руководители едут. Если я останусь, это будет выглядеть так, будто я играю на публику. Берд не поедет. Но я должен».
