Когда мы приземлились в Баграме, я думал о том, хватит ли измученным двадцатью тремя годами войны афганцам энергии и решимости начать новую главу своей истории. К концу моей поездки меня волновала уже далеко не решимость афганцев.
Хорошо вооруженный отряд охраны из США погрузил нас в два бронированных внедорожника, выдерживавших прямое попадание пуль большого калибра, как нас уверили. Я не думаю, что они были очень рады сопровождать нас, но сразу же после моего приезда в городе ждали госсекретаря Колина Пауэлла, поэтому с нами, скорее всего, устроили пробный прогон. Когда мы тронулись в столицу, командир отряда охраны выступил перед нами со своей «приветственной речью». «Дорога займет около часа, — сказал он. — Когда проедем горный перевал, до Кабула останется всего ничего. Я уверен, что все будет в порядке, но если вдруг наша машина сломается или на нас нападут и нам придется выйти из машины, ни в коем случае не сходите с асфальтового покрытия, потому что каждый дюйм пути к этому перевалу заминирован».
Дорога на Баграм проходила через плодородные сельскохозяйственные угодья, равнину Шомали. Мы не увидели ни одного фермера за работой; из городков, рассыпавшихся вдоль всей дороги, ушли почти все. Раз или два на фоне полного запустения появлялись пастухи без стада, бредущие вдоль дороги, — они тоже знали, что лучше идти по асфальту, — и ребятишки, которые играли в притихших деревнях. Всякий раз, когда впереди мы замечали людей на крышах хижин, наш отряд сопровождения слегка напрягался. Я видел, как они чуть сильнее прижимают к себе оружие. Когда мы подъезжали к этим фигурам ближе, почти всегда оказывалось, что это играющие дети.
Когда мы добрались до Кабула, транспорта на дороге стало больше. Несколько машин, множество мотоциклов и еще больше пешеходов, будто бесцельно бредущих куда глаза глядят. На улицах и тротуарах то тут, то там виднелись кучи мусора песочного цвета. Всюду, насколько хватало глаз, стояли остовы разбомбленных зданий, но можно было нет-нет да и увидеть работающую слесарную мастерскую, магазинчик с велосипедами или торговца керосином. Группки мальчишек и мужчин, кутавшихся в тонкие одеяла, стояли, сгрудившись, вокруг костров, топливом для которых служили свежесрубленные деревья. Иногда от этих групп отделялись совсем маленькие дети и бежали к нашим внедорожникам. Они подпрыгивали в опасной близости от едущих машин, надеясь, что мы что-нибудь подарим им или дадим хоть немного местных денег, почти потерявших всякую ценность. Наша охрана предупредила нас о том, что ни останавливаться, ни открывать окна мы не будем. Поэтому до самого посольства США мы ехали по улицам в своих почти герметичных четырехколесных коконах. Около восьмидесяти морпехов обеспечили безопасный периметр вокруг здания; обветшалое посольство окружали сторожевые посты, баррикады и мешки с песком.
Посольство было разрушено тринадцать лет назад, подожжено «Талибаном»
[95], когда началась война, и было снова открыто всего за пару дней до нашего приезда. Новый поверенный в делах США со своей свитой обустроился в недрах здания, но в какую бы часть посольства мы ни заходили, везде стояла вонь тухлятины, как если бы много лет назад, когда все в спешке покидали это место, никто не задержался, чтобы выкинуть продукты из холодильников. Единственным источником воды во всем здании была тоненькая еле теплая струйка в ванной подвального этажа; чтобы смывать за собой, приходилось таскать ведра с водой. Том Фридман, колумнист New-York Times, сопровождавший нас в этот день, бросил взгляд на посольство и тут же исчез в направлении ближайшей мини-гостиницы, в которой размещались сотрудники газеты. Мне же досталась отдельная комната с походной кроватью, которая стояла между столами, и той ночью я спал хорошо.
На следующее утро мы погрузились в наши внедорожники и направились на встречу в министерство образования, проезжая одни руины за другими. Мы проехали уцелевший жилой комплекс, построенный советскими солдатами, когда они еще удерживали Кабул. Двадцать тысяч беженцев — и немалая часть из них с равнины Шомали — покинули свои дома, когда началась война, и, похоже, втиснулись в два пятиэтажных здания. Поэтому я решил остановиться, чтобы выяснить здесь что-нибудь. Наш отряд охраны нехотя согласился провезти меня через комплекс, но когда я спросил, можно ли мне выйти из машины, они помрачнели. Американцы под их охраной такого не делают, сказали они. Они показали на непроверенные крыши, открытые окна, выходящие во внутренний двор, объясняя, что не могут должным образом обезопасить периметр. Однако я все равно выбрался из внедорожника, и бродившие по грязному двору люди устремились за мной. Так я оказался в центре двора, окруженный сотнями афганцев. Меня всегда поражает то, как люди радуются, когда встречают американцев; куда бы я ни отправился, от Боснии до Чада, люди в самых ужасных лагерях беженцев всегда ждут, что Америка сделает их жизнь лучше. Это был один из тех случаев, когда я считал, что могу пообещать людям помощь, и правительство США целиком и полностью поддержит меня в этом. Однако теплые чувства к американцам питают не везде. Когда я наклонился и потянулся к маленькому мальчику лет семи, он отшатнулся от меня в ужасе.
Я бывал в лагерях и хуже этого, но беженцы в советском жилом комплексе прозябали в нищете. Электричество в Кабуле бывало эпизодически, поэтому эти дома не освещались и не отапливались. Скудная пища, вода сомнительной чистоты. Безопасность, которую не могли обеспечить ни силы полиции, ни постоянная армия ввиду отсутствия и того, и другого. А вскоре я узнаю, что государственным служащим не платят вот уже полгода. Как и на всех улицах Кабула, на периферии виднелись мужчины и мальчики с автоматами, и было неясно — они здесь оберегают мир или мир нужно оберегать от них.
Отряд охраны нервничал все больше по мере того, как вокруг меня собиралась толпа. Я знал, что у меня мало времени, поэтому я сразу задал этим беженцам самый главный вопрос, учитывая те условия, в которых они жили: хотят ли они вернуться домой? Вернулись бы они в родные деревни, если бы мы предоставили им автодома?
«Мы не вернемся домой, — ответили они мне. — Талибы все еще там. Мы не вернемся, пока не узнаем, что „Талибану“
[96] пришел конец». Новое правительство в Кабуле не решило основной проблемы. Как объяснили мне эти беженцы, талибы просто сменили тюрбаны и вместе со своим оружием влились в ряды мирных жителей или ушли в горы. И когда талибы вернутся, они начнут сводить счеты. Беженцам с равнины Шомали очень хотелось вернуться домой, но они твердо решили оставаться на месте до тех пор, пока с талибами не будет покончено раз и навсегда.
И тогда мое внимание привлек один из наших охранников. «Уходим, — сказал он. — Сейчас же». Когда мы вернулись в машину, он сказал, что видел в толпе нескольких нервных подростков с автоматами, не имевших понятия, как обращаться с оружием. Случайный выстрел повлек бы за собой проблемы, которые нам были не нужны.
По дороге к министерству образования мы проехали Кабульский университет. Некоторые из афганских полевых командиров учились в нем; на следующий день мы встретились с человеком, который изучал в университете литературу, а теперь командовал двумя тысячами солдат. Его студенческие планы на жизнь оказались далеки от реальности. Университет лежал в руинах со времен войны с СССР. Кабул, как и большая часть Афганистана, стал походить на поверхность Луны: безжизненную пустыню, усеянную кратерами. На НАТО и США посыпалось немало упреков за ущерб, который понес Кабул и остальной Афганистан из-за нашей бомбардировки, но правда в том, что разруха воцарилась в стране еще до нашего появления. Десятилетия гражданских войн, свергнутых режимов и борьбы за власть сделали Кабул, прекрасный древний город, стоящий на Шелковом пути, фактически непригодным для жизни. Мы должны были снова вдохнуть в него жизнь; и начать следовало с полиции, больниц и школ.
