Мы ждали рядом со взлетной полосой, когда услышали дурные вести. Полковник Байглоу сочувственно и смущенно сообщил нам, что получил приказ сверху: сенатору Байдену и его спутникам запрещалось лететь военным самолетом. Нам повезло — у нас был доступ к спутниковому телефону, но я знал, что звонить в Пентагон не стоит. Поэтому, стоя на холоде у рабочего трейлера полковника и глядя на одинокую взлетную полосу посреди Центральной Азии, я позвонил в Операционный центр Госдепартамента, и меньше чем через минуту со мной на линии был госсекретарь Колин Пауэлл.
— Господин секретарь, — сказал я. — Мне сообщили, что вы сняли меня с этого самолета.
— Я не снимал вас ни с какого самолета, — ответил Пауэлл. — Рамсфелд! Черт бы его побрал!
Потом он попросил меня передать трубку полковнику. Когда мы сообщили полковнику Байглоу, что его просит к телефону госсекретарь, полковник при звуке его имени явно воодушевился перспективой разговора с легендарной личностью. «Да, генерал, — отвечал он Пауэллу. — Никак нет, генерал… Хорошо, генерал». Байглоу вышел из своего жилища, улыбаясь во все тридцать два. Пауэлл связался с Центральным командованием во Флориде, и когда к телефону не смогли пригласить Рамсфелда, он насел на его заместителя, Пола Вулфовица, и тот дал свое разрешение. Мы могли лететь.
Незадолго до десяти часов вечера мы в кромешной темноте стояли рядом со взлетной полосой. Я не мог разглядеть даже лиц Пунита, Джоны и Норма, стоявших всего в нескольких футах от меня, но мы слышали, как на взлетной полосе ревут двигатели транспортного самолета. Пока солдаты его разгружали, я увидел, как мои спутники обнимают людей, охранявших нас в этой поездке. Мои люди были так признательны, что обещали угостить тех обедом и заплатить за реку пива, когда хоть кто-нибудь из них приедет в Вашингтон, и я разделял это чувство. Затем мы погрузились в самолет.
Я сидел в кабине, так близко к пилотам, что различал их очки ночного видения, а моих ребят — вместе с Томом Фридманом — пристегнули к красным откидным креслам. Члены экипажа двигались так быстро, что это походило на тщательно контролируемую панику.
— Что происходит? — вслух спросил Пунит.
Когда наше воздушное судно покатило по взлетной полосе со все еще открытым грузовым люком, кто-то стоявший за мной ответил ему:
— Сразу за взлетной полосой открыли трассирующий огонь.
— И что мы будем делать? — спросил Пунит.
— Валить отсюда!
Когда мы вернулись в Вашингтон, я открыто заговорил о том, что нужно было сделать для Афганистана. Я всегда начинал с того, что пока там все только начинает налаживаться. «Талибан»
[103] казался поверженным, а «Аль-Каиду» мы обратили в бегство. Но я также давал понять, что нам еще многое предстояло сделать, и действовать нужно было быстро. Нам нужно было отправить в Афганистан больше американских солдат. Нам нужно было увеличить мощь многонациональных сил безопасности и отправить их в места, долгое время остававшиеся под контролем полевых командиров; это тот редкий случай, когда они будут рады иноземцам. Нас поддерживал весь мир, и мы должны были привлечь и другие страны к работе, а особенно к преследованию бен Ладена. Чтобы весь мир признал наш успех в Афганистане, нам нужно было схватить бен Ладена. Восстановление инфраструктуры и экономики Афганистана мало походило на отстройку Парижа, и все же без ответственного подхода и больших затрат было не обойтись. Но отчитываясь передо всем миром о деньгах, потраченных на восстановление Афганистана, мы не могли ждать международной конференции по вопросу спонсирования этого восстановления, которая должна была состояться в том же месяце; временной власти Карзая от США нужны были наличные, и срочно, чтобы он мог оплачивать работу своих чиновников и то, что в Америке принимают как данность: электричество, еду, питьевую воду и обеспечение безопасности на улицах. Если бы наши обещания помочь так и остались обещаниями, мы лишились бы поддержки афганского народа. Нам нужно было стереть с лица земли маковые поля и дать афганским фермерам возможность вырастить что-то другое.
Когда я в следующий раз увидел президента Буша, он был в благодушном настроении, и все еще внимательно меня слушал, но отвечал уклончиво. Я настойчиво повторил, что нам нужно больше солдат, но ответ президента нельзя было назвать воодушевляющим. Его люди говорили ему, что с «Талибаном»
[104], вероятно, уже покончено, но беженцам с равнины Шомали, которых я встретил, было виднее. «Со всем уважением, мистер президент, но сколько мешков для трупов вы насчитали? — спросил я. — Вы утверждаете, что талибов было тридцать, сорок, пятьдесят тысяч человек. Хорошо, так сколько мешков для трупов? Тысяча? Две? Пять? Где они все?»
Госсекретарь Пауэлл вернулся из своей поездки в Афганистан на несколько дней позже меня и, насколько я слышал, советовал президенту то же, что и я. На публике президент ратовал за «план Маршалла» для Афганистана, говорил, что мы довершим начатое. Армитиджу удалось передать какие-то деньги Карзаю. Поговаривали, что и в команде Буша, занимающейся внешней политикой, многие разделяли взгляды Пауэлла. Звонившие мне тогда репортеры не уставали напоминать мне о потоке критики, которую я до терактов 11 сентября обрушил на политический курс Буша из-за проекта стратегической оборонной инициативы «Звездные войны», выхода из Киотского протокола и всего остального. «Разве вы не ошибались, Байден? Этот малый самый обычный республиканец-интернационалист. Эти ребята молодцы». Люди спрашивали, считаю ли я, что президент решительно покинул неоконсервативный унилатералистский лагерь, и хотя я надеялся на это, я не был в этом уверен. Казалось, что он двигается в нужном направлении. Я хотел верить в то, что он пошел новым путем. Я был убежден, что он все еще в игре.
Это было ошибкой.
Обращение Буша к Конгрессу в январе 2002 года, как оказалось впоследствии, возвестило о новой тенденции, которая прослеживалась все те годы, что Пауэлл еще мучился в администрации Буша, — тенденции, которую я тогда не мог постичь в полной мере. Президент Буш говорил то, что секретарь Пауэлл хотел от него услышать, но он уже тогда втайне наделял вице-президента Дика Чейни и министра обороны Дональда Рамсфелда властью и необходимыми ресурсами для достижения совсем другой цели. В сущности, Пауэлл и Госдепартамент пребывали в неведении таком же кромешном, что и тьма, окружавшая меня на взлетной полосе в Баграме. Оглядываясь назад, я понимаю, что, несмотря на то, как близок Пауэлл был к президенту, Джордж Уокер Буш, очевидно, умудрялся скрывать свою внешнюю политику от собственного госсекретаря.
Глава 18
Информированное добровольное согласие американского народа
В течение нескольких недель после того, как я вернулся, стало ясно: предприняв несколько успешных шагов в Афганистане, Буш увлекся. Министр обороны Дональд Рамсфелд выглядел особенно довольным. Он пришел в Пентагон с твердым намерением превратить армию в боевую силу, которая будет меньше зависеть от человеческого ресурса и больше от огневой мощи. Он был ярым сторонником нового дорогого и смертоносного оружия. Сопротивление переменам в Пентагоне было данностью. Военную машину такого размера, следующую намеченным курсом с давних времен, быстро развернуть не удалось бы никому. Я где-то читал, что пока 10 сентября 2001 года я выступал с речью о террористической угрозе, Рамсфелд говорил, что самую большую угрозу национальной безопасности представляет собой бюрократия Пентагона. Однако Рамсфелд казался мне человеком, которого трудности и конфликты только подстегивали.
