Вместе с тем я заметил и признаки назревающего раскола в лагере неоконсерваторов, черту, отделявшую вице-президента Чейни и министра обороны Рамсфелда от искренних идеалистов, верящих в успех своей идеи. В руководителях было больше цинизма. Они могли сколько угодно разглагольствовать о демократизации Ближнего Востока, пока под этим подразумевались так необходимые им военные действия, но тратить серьезные ресурсы, чтобы помочь такой стране, как Афганистан, встать с колен, они не собирались. Они ясно дали понять, что в их планах не было построения государства. Они предпочли бы просто вернуться и «осушить болото», когда «Талибан»
[107] вновь начнет представлять угрозу. Когда мы с сенатором Чаком Хэйгелом выступили с законопроектом о выделении дополнительных средств Афганистану, администрация высказалась против.
По мере того как я читал основополагающие труды неоконсерватизма, я начал понимать, что неоконсерваторы сходились в одном: в применении силы (и угрозы этого применения) в качестве основного инструмента для борьбы с террором. Они действительно верили, что избежать дальнейших и более кровавых войн можно было, использовав силу для запугивания потенциальных государств — спонсоров терроризма. Что толку быть единственной сверхдержавой, вопрошали они, если наши политические лидеры не хотят демонстрировать наше ошеломительное военное превосходство и пользоваться им? Слова «Шок и трепет» были не просто слоганом. Они верили, что можно было запугать страны, ставшие изгоями, и заставить их подчиняться.
Вулфовиц постоянно доказывал, что террористы не могут существовать без государств-спонсоров, что у бен Ладена и «Аль-Каиды»
[108] просто обязано быть государство-спонсор. Они строили теории о том ужасном новом мире, в котором мы жили, и определяли самые большие угрозы — Северную Корею, Иран и Ирак. Чейни на пустом месте выдумал какую-то связь между иракским диктатором Саддамом Хусейном и терактами «Аль-Каиды»11 сентября. Свержение «Талибана» стало хорошим стартом для неоконсерваторов, но они думали, что справиться со всеми остальными недовольными мира и избежать более масштабной войны можно, убрав одного из лидеров «оси зла» так, чтобы остальные содрогнулись. Они хотели воспользоваться феноменальной военной мощью нашей страны, чтобы дать понять всем раз и навсегда: поддержите террористов, и мы сотрем вас с лица земли. И многим представителям неоконсервативного движения попытки найти союзников и партнеров по коалиции в войне с террором казались лишними. Они полагали, что если неодобрение всего остального мира не помешает нам воспользоваться своей военной мощью, диктаторы потенциальных стран-изгоев одумаются. Они поймут, что с нами шутки плохи и что Европа, демонстрировавшая трусость и безразличие, их не защитит. Вы или с нами, как любил говорить Буш о своей «войне с террором», или против нас.
Я считал этот подход огромной ошибкой. Практика показывала, что террористические группировки не строили тренировочных лагерей в странах под управлением сильных правительств или диктаторов; они находили приют в распавшихся государствах и крепли в вакууме власти. Другой большой ошибкой неоконсерваторов, по моему мнению, было использование угроз и военной силы в качестве основного инструмента для борьбы с террором. Неожиданными последствиями терактов 11 сентября стали проявления глубокой симпатии по отношению к США там, где никто не ожидал. Мой старый учитель, губернатор Гарриман, увидел бы в этом возможность завязать нужные связи. Я и мои коллеги-республиканцы по комитету Сената по международным отношениям усердно трудились, чтобы вступить в диалог как с нашими друзьями, так и с врагами. С согласия Кондолизы Райс мы с сенатором Хэйгелом работали над установлением контакта с Ираном; с сенатором Лугаром мы говорили о необходимости прямого взаимодействия с Северной Кореей. Мы считали, что единственный способ не дать Ким Чен Иру произвести еще больше оружейного плутония — это начать с ним переговоры, направленные на заключение пакта о ненападении. Вот чего северокорейский лидер добивался на самом деле. Я ратовал за то, чтобы неоконсерваторы воздержались и не угрожали ему «сменой режима», но это было все равно что просить католика отречься от Святой Троицы.
Тем временем, поскольку Буш поручил Рамсфелду начать разработку планов вторжения США в Ирак, поползли слухи по поводу свержения Саддама Хусейна. Буш решил, что из трех стран «оси зла» Ирак способен оказать наименьшее вооруженное сопротивление, и, полагал я, Чейни и Рамсфелд подталкивали его к идее вторжения. Президент уже изложил свою «доктрину Буша», переосмыслив правила защиты Америки. «На протяжении большей части прошлого столетия оборона Америки строилась на принципах сдерживания и устрашения, выработанных во времена „холодной войны“», — сказал он выпускникам Вест-Пойнтской военной академии США на церемонии вручения дипломов 1 июня 2002 года.
В некоторых случаях эти стратегии все еще применимы. Но новые угрозы требуют новых решений. Устрашение — обещание мощнейшего ответного удара по стране — не значит ничего для подпольных террористических группировок, которым не нужно защищать ни свою страну, ни своих граждан. Сдерживание невозможно, когда неуравновешенные диктаторы, располагающие оружием массового уничтожения, могут в любой момент отправить это оружие ракетой или тайно снабжать им союзников-террористов. …Войну с террором не выиграть, уйдя в оборону. Мы должны сразиться с врагом, сорвать его планы, противостоять самым страшным угрозам еще до того, как они возникнут. В этом новом мире единственный путь к безопасности — это путь действия. И эта страна будет действовать. …Наша безопасность потребует преобразования армии, которую вы поведете, армии, которая должна быть готова ударить в любой момент по любому уголку мира. И для нашей же безопасности все американцы должны быть дальновидными и решительными, быть готовыми к упреждающим действиям, когда это необходимо, чтобы отстоять нашу свободу и наши жизни… Вместе с нашими друзьями и союзниками мы должны помешать распространению оружия и противостоять режимам, спонсирующим терроризм, так, как этого потребует каждый отдельный случай.
Говоря об упреждающих мерах, чиновники администрации начали собирать веские доводы в пользу гипотезы, согласно которой Саддам Хусейн представлял собой серьезную угрозу. Вот уже добрых десять лет он игнорировал требование ООН разоружиться. Директор Центральной разведки Джордж Тенет и еще несколько человек провели для нас брифинг, посвященный оружейному арсеналу Саддама. В отчетах инспекторов ООН еще не были упомянуты тонны химического и биологического оружия, и передавали, что иракский лидер пытается воскресить свою зачахнувшую ядерную программу. Саддама неплохо сдерживал и весь остальной мир, и даже если бы он смог воссоздать негласную программу по разработке ядерного оружия, на создание ядерной бомбы у него ушли бы годы. Я не думал, что он представляет собой угрозу, и я не считал хорошей идеей развязывание войны в Ираке с целью запугать Северную Корею, Иран, Ливию и другие страны. Поэтому 31 июля 2002 года в комитете Сената по международным отношениям я организовал слушания по вопросам угроз, ответов на них и стратегии действий в Ираке. Так же, как и я, республиканец Дик Лугар считал, что важно начать национальный диалог об Ираке, чтобы проинформировать всех американцев. Мы намеревались хладнокровно взглянуть на угрозу, которую Саддам представлял для США и наших союзников, рассмотреть возможные ответы на эту угрозу и оценить последствия каждого такого ответа. «Мы должны задаться вопросом, во сколько нам обойдется интервенция, и рассмотреть ее потенциальное влияние на нашу экономику, — написали мы с сенатором Лугаром в нашей совместной авторской колонке в протоколе в день открытия слушаний. — Нужно определить, какой поддержки можно ожидать от наших союзников на Ближнем Востоке и в Европе. …Каковы будут наши действия после свержения Саддама Хусейна? Над ответом на этот вопрос мы еще не задумывались, хотя он-то, быть может, важнее всех остальных».
