Даже тогда, когда их собственные генералы забили тревогу по поводу растущей проблемы межконфессионального насилия, — и ЦРУ начало предупреждать, что Ирак может оказаться на пути к гражданской войне, — гражданские чиновники министерства обороны отказались пересмотреть свою стратегию. Лучше не становилось, а Рамсфелд и Чейни не умнели. Становилось все более очевидно: из-за того, что эти два человека попрали Женевские конвенции, наша страна потеряла моральное превосходство. Они навязывали политические решения, допускавшие отвратительное насилие над заключенными в Абу-Грейбе в Ираке, и поощряли жестокое обращение с мусульманскими заключенными в нашей тюрьме в Гуантанамо на Кубе. Я не стеснялся поносить Рамсфелда. Вскоре после того, как в апреле 2004 года разразился скандал по поводу пыток и издевательств над заключенными в тюрьме Абу-Грейб, меня начали спрашивать, не считаю ли я, что Рамсфелда нужно уволить. И я недвусмысленно отвечал: «Да. Если бы я был президентом, я бы его уволил. Решение, разумеется, за президентом, но что стало с благородным понятием ответственности? — Я думал, что это обязательный тест, который проходят республиканцы. — Подать в отставку для министра будет делом чести. И причина, по которой он должен оставить свой пост, заключается в том, что другие страны просто отказываются с нами сотрудничать. Они не хотят с ним работать».
А потом, когда мы с президентом Бушем и вице-президентом Чейни говорили об Ираке, президент вдруг спросил: «Почему вы продолжаете придираться к Рамми?» Я чувствовал, что это не пустое любопытство — он был зол. «Господин президент, — ответил я, — при всем моем уважении, давайте кое-что проясним: я не призывал к его отставке. Меня спросили, как поступил бы я, будь я президентом. И я сказал, что уволил бы его».
Президент Буш спросил, с чего бы мне его увольнять, и я посмотрел на Чейни. «Господин вице-президент, — сказал я, — я буду полностью откровенен: если бы вы не были должностным лицом, избранным конституционным способом, вас бы я тоже уволил. Причина проста, господин президент: можете ли вы назвать мне хоть один дельный совет, данный вам по поводу войны в Ираке, который сработал бы в итоге? Вот почему, господин президент».
Чейни просто сидел, раскачиваясь, и молчал.
Недавно, на дне рождения жены моего коллеги, я оказался на заднем дворике с сенатором Лугаром и Колином Пауэллом. Хозяйка звала нас внутрь, но Пауэлл явно намеревался остаться во внутреннем дворике, чтобы поговорить. Он жаловался, что Белый дом критикует его за призыв к закрытию тюрьмы Гуантанамо. «Ох уж эти придурки, — помнится, сказал он. — Теперь они злятся на меня. Никакого покоя с ними».
Мы начали вспоминать о том, как имели дело с Бушем в преддверии вторжения в Ирак. Пауэлл покачал головой, рассказывая, как считал, что убедил президента: «Думал, мне удалось до него достучаться. Думал, он согласен. А потом он делает ровно противоположное. Я не знаю, что с ним не так». По мнению Пауэлла, на него просто наседали Рамсфелд и Чейни.
Я помню, как в тот вечер думал о том, как Пауэлл обманывал себя насчет Буша, как будто до сих пор не мог смириться с тем, что два ушлых старикана обошли его в политической игре. Он все никак не мог признать, что президент Буш просто принимал неверные решения. В каком-то смысле я делал то же, что и Пауэлл, — перекладывал вину на приспешников Буша, отобранных им самим. Но в конце концов виноват был президент — и только президент.
Я не ставлю под сомнение мотивы Джорджа Буша. И я понимаю, насколько трудную задачу мы взяли на себя в Ираке. Как я сказал Бремеру, даже если бы Господь Всемогущий каждый раз помогал президенту делать трудный выбор, наши шансы действительно изменить жизнь в Ираке к лучшему стали бы лишь немного выше — настолько это было трудно. Я до сих пор так думаю. Но я считаю, что президент Буш не смог руководить. История сурово осудит его не за ошибки — все мы ошибаемся, — но за упущенные возможности.
Я по-прежнему считаю, что самой большой ошибкой президента было его нежелание говорить с американским народом о том, что потребуется для победы в Ираке. Казалось, он просил лишь небольшой процент населения пожертвовать чем-то, чтобы выиграть войну. Он не сказал им, что за долгие годы в Ирак отправится более ста тысяч солдат. Он не сказал им, что на это может уйти больше трехсот миллиардов долларов. Он не сказал им, что даже заплатив такую высокую цену, они могут не справиться, потому что никому прежде еще не удавалось насильственно изменить жизнь целой страны, не говоря уже обо всем регионе.
Вместо этого он повел нас на войну, по сути, в одиночку, тогда, когда в этом не было необходимости, сразу после самого большого и самого однобокого снижения налогов в истории, с половиной того, что было необходимо для успеха. Администрация Буша посылала отряды на поиски несуществующего оружия массового уничтожения и оставляла сотни тонн боеприпасов без охраны до тех пор, пока их просто не растащили будущие повстанцы. Администрация так и не удосужилась понять, как трудно примирить шиитское большинство, которое так долго истекало кровью при Саддаме, суннитское меньшинство, остававшееся у власти, не говоря уже о курдах, в чьих руках находилась большая часть иракской нефти и которые, несмотря на это, жили в страхе перед вторжением Турции, и сильное центральное правительство в Багдаде.
Президент не дал французам, немцам и русским заключить контракты по восстановлению и отверг предложение президента Франции Жака Ширака — он говорил мне о своей готовности ввести войска в Ирак, если Буш согласится уступить часть контроля НАТО.
Даже летом 2004 года, когда его кампания против Джона Керри получила серьезную поддержку, Джордж Уокер Буш все еще мог разделить тяжесть иракской проблемы с международным сообществом. В этом сила американского президентства. Но тогда потребовалось бы наладить отношения, которые он разорвал в преддверии вторжения, и, возможно, даже проявить некоторое смирение. Предъявляемые к главе страны в связи с этим требования были серьезны как никогда, но то, что мы получили бы взамен, было неоценимо. «Я уверен, что вокруг президента есть люди, которые посоветуют ему отказаться [от идеи обращения к миру]», — сказал я тем летом.
Они скажут ему, что, обратившись к другим странам, он будет выглядеть слабым, что это будет признанием поражения. Я бы сказал им, что час гордыни и высокомерия давно миновал. Пришло время мудрого руководства. И прямо сейчас его может обеспечить только президент США.
Мир не последует за нами, если мы только и будем что потрясать оружием и требовать верности нашему видению просто потому, что верим в свою правоту. Мы должны дать другим причину, по которой они захотят посмотреть на некоторые вещи с нашей точки зрения и проникнуться нашим видением. И эта причина в кои-то веки должна сопровождаться не дешевым лозунгом про свободу и демократию. И не повторным утверждением провальной политики. Ей должна сопутствовать мудрость, с которой мы будем готовы признать свою неправоту, когда ошибемся, и решиться сменить курс и пойти верным путем.
Глава 20
Почему?
Я искренне верил, что на выборах 2004 года американский народ проголосует за нового президента. В лице кандидата от Демократической партии они бы получили человека с опытом и характером. Джон Керри проработал в Сенате Соединенных Штатов почти 20 лет, и все эти годы был глубоко вовлечен в международные дела. А что еще важнее, он знал, что на самом деле означает посылать в бой молодых парней, и знал, что президент не должен делать этого легко, без четкой и определенной миссии, которая была бы поддержана страной. Джон — герой войны, который доблестно воевал во Вьетнаме и имел боевые награды. Он не только храбро служил своей стране, будучи молодым солдатом, но и нашел в себе мужество противостоять администрации Никсона и рассказать американскому народу, что происходит с солдатами и гражданскими лицами во Вьетнаме.
