«Не знаю, — ответил я. — Может быть, военные так развлекаются в полете?»
Через некоторое время из кабины вышел второй пилот: «Извините за беспокойство. Сработала система предупреждения о ракетах класса „земля — воздух“, и нам пришлось уйти в сторону».
«Значит, кто-то в нас стрелял?» — спросил я.
«Мы не знаем наверняка — но такое случается».
Два часа спустя мы приземлились в Иордании. Я позвонил Джилл.
«Я выбрался из Ирака и возвращаюсь домой».
В следующий раз вся семья Байденов собралась вместе прямо перед Рождеством. Бо, Хантер, Эшли и остальные члены нашей семьи всегда приезжают домой на несколько дней раньше, чтобы отпраздновать день рождения нашей старшей внучки Наоми. За несколько дней до Рождества мы устроили большую вечеринку в Доме у озера, а когда мы с Джилл закончили уборку на кухне и поднялись наверх, она сказала с пугающей небрежностью: «Завтра утром у нас семейное собрание в библиотеке. Нам нужно с тобой кое о чем поговорить». Затем, как ни в чем не бывало, она повернулась на другой бок и уснула.
Разумеется, я не смог заснуть. Я встал, в темноте спустился по лестнице в опустевшую библиотеку и принялся расхаживать по комнате. Было понятно, о чем пойдет речь на этой встрече, — о президентской гонке. Я уже успел поднять шум по этому поводу. Я считал, что кое-что могу сделать для страны (и чувствовал, что готов это сделать), — и впервые в своей карьере я не был уверен, что смогу сделать это как сенатор Соединенных Штатов. Я предвидел то, что моя семья скажет мне на следующее утро. Мы и так многого добились. Семья такая большая. Вспомни, как они обошлись с тобой в 1987-м. Зачем нам новая боль и страдания? Зачем рисковать? Я прямо слышал голоса своих детей у себя в голове. Ты не должен этого делать, папа. Мы не хотим, чтобы ты снова проходил через это. Мы не хотим проходить через это снова. Сидя в библиотеке, я поймал себя на том, что немного злюсь. Но я знал, что должен сделать утром. Я твердил себе, что не должен завтра выходить из себя. Не должен сердиться. «Если они не хотят, чтобы я участвовал в выборах, — думал я, — я не буду участвовать». Это не обсуждается. Мне пришлось бы просить их пожертвовать слишком многим — личной жизнью, временем. Я обязан был с уважением относиться к их пожеланиям. Когда через некоторое время я поплелся в постель, то чувствовал себя уже спокойнее.
На следующее утро я принял душ, оделся и спустился в библиотеку, где все уже собрались. Меня посадили в кресло с подлокотниками рядом с камином. Джилл, моя сестра Вэл, Бо, Хантер и Эшли расположились на диванчиках вокруг. Мой давний друг и советник Тед Кауфман тоже был там. Мысленно я постоянно напоминал себе: «Ты отец. Веди себя достойно. Несмотря ни на что, не теряй самообладания».
«Мы посовещались», — заговорила Джилл, и я понял, что они действительно думали о том, как сказать мне это. Затем Джилл продолжила: «Я хочу, чтобы на этот раз ты баллотировался, — сказала она. — Решать тебе, но мы тебя поддержим».
Какое-то время я не мог вымолвить ни слова. «Почему?»
«Мы считаем, что тебе удастся объединить страну, — ответила Джилл. — Мы считаем, что именно ты сможешь собрать страну воедино».
Глава 21
Сдержать обещания
«С нами все будет в порядке?»
Одна женщина в Дубьюке, штат Айова, вот так прямо и задала мне этот вопрос на одном из моих первых предвыборных мероприятий. Это тема большинства вопросов, которые я сейчас получаю, и я уверен, что такие вопросы свидетельствуют о тревоге в стране, которая выходит далеко за рамки страха перед очередным террористическим нападением внутри наших границ. Я каждый день получаю такие вопросы от людей, которые чувствуют себя менее уверенными в своем будущем, менее уверенными в своей работе, менее уверенными в своей способности защитить своих собственных детей и, после ошеломляющих ошибок внешней политики администрации Буша, более одинокими в мире, чем когда-либо в нашей долгой истории. Джордж Буш и Дик Чейни закопали нас в очень глубокую яму.
Так будет ли с нами все в порядке? Это непростой вопрос. Но когда я оглядываюсь назад на те уроки, которые получил в своей карьере в политике и правительстве, — когда я оглядываюсь назад на историю своей жизни, — ответ мне совершенно ясен: ничто в моем опыте не заставляет меня усомниться в замечательных перспективах этой страны, которые я видел, будучи молодым человеком, мечтавшим посвятить свою жизнь служению обществу. И годы работы в Сенате сделали меня менее циничным в отношении сердца нации и ее институтов.
Мне вспоминаются две характерные истории, разделенные долгими годами и многими милями. Одна из них касается моего бывшего коллеги Джона Стенниса, который к моменту моего избрания в 1972 году уже 25 лет представлял Миссисипи в Сенате Соединенных Штатов. Уход сенатора Стенниса на пенсию в 1988 году открыл двери в просторный и столь желанный для многих кабинет в здании Рассела. К тому времени у меня было достаточно опыта, чтобы претендовать на него. Поэтому, прежде чем сенатор уехал из города, я заехал попрощаться со своим старым другом и, честно говоря, осмотреть его офис. Джон Стеннис к тому времени уже сидел в инвалидном кресле, потеряв ногу из-за рака. Он был безукоризненно одет и расположился за длинным столом из красного дерева, который использовался для совещаний. Когда я вошел, он указал мне на кожаное кресло возле стола: «Присаживайся, Джо. Присаживайся».
Когда я сел, он спросил: «Помнишь, Джо, как ты в первый раз пришел ко мне?» Я покачал головой. Я не помнил. Поэтому он напомнил мне историю о 30-летнем сенаторе, избранном от штата Делавэр, который в 1972 году пришел к нему в офис, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Стеннис усмехнулся, вспоминая, что когда он спросил меня о причинах, по которым я решил баллотироваться в Сенат, я, казалось, забыл о его стойкой репутации сегрегациониста и выпалил: «Гражданские права, сэр».
«Тогда я был довольно умным молодым человеком, не так ли, господин председатель?» — улыбнулся я.
«Джо, я хотел сказать тебе тогда то, что собираюсь сказать сейчас, — продолжал Стеннис. — Ты намереваешься занять этот кабинет, верно?»
«Да, господин председатель».
«Хорошо, хорошо, — проговорил он и начал водить рукой по гладкой полировке стола. — Видишь этот стол, Джо? Этот стол был флагманом Конфедерации с 1954 по 1968 год. Мы сидели здесь, большинство из нас с глубокого Юга, из старой Конфедерации, и мы планировали гибель движения за гражданские права. И мы проиграли. И вот что, Джо, теперь пришло время, чтобы этот стол перешел от человека, который выступал против гражданских прав, к человеку, который выступает за гражданские права».
Я не знал, что сказать, поэтому встал и поблагодарил его, а когда направился к двери, сенатор Стеннис остановил меня: «И еще одна вещь, Джо. Движение за гражданские права сделало больше для освобождения белого человека, чем черного».
Видя, что я смотрю на него в замешательстве, он похлопал себя по груди. «Прямо камень с души упал, — сказал он. — Камень с души!»
