Оглядываясь назад, я думаю, что мысль о членстве в Сенате Соединенных Штатов в положении, которое позволяет вести дебаты с самим Уильямом Фулбрайтом или иной знаменитостью, должна была меня пугать. Но этого не произошло. Я чувствовал похожее на лихорадку возбуждение, как это случалось на поле перед последним розыгрышем, когда я оценивал полузащитника, которого мне предстояло заблокировать, и понимал, что справлюсь.
Сенатор Черч познакомил меня с Уэсом Бартелмесом — главой администрации. Уэс работал пресс-секретарем у Бобби Кеннеди и занимал пост местного редактора
[19] в Washington Post. Когда Кэтрин Грэм потребовался посредник для разрешения разногласий между руководством и работниками, она обратилась к Уэсу. Он знал абсолютно все про Вашингтон и про Сенат. Кроме того, он служил в 82-й воздушно-десантной дивизии, высадившейся в 1944 году в Нормандии, и чувство меры у него было превосходное. Первым делом нам нужно было набрать штат. Нам предстояло закрыть около 35 вакантных мест, оценив примерно 2500 претендентов, в основном выпускников Гарвардской школы права, Чикагского или Стэнфордского университетов. Я не был способен решить даже небольшую конторскую задачу самостоятельно. Стоило ли нанять стипендиата программы Родса к себе в приемную?
Мне выделили офисы, расположенные в самом углу шестого этажа здания Сената Дирксена
[20]. (Далеко не все знают, что в этом здании есть шестой этаж. И даже те, кто что-то о нем слышал, вряд ли его видели.) Было и много неожиданного. Я был последним по старшинству, определяемому статусностью должности, на которую назначали нового сенатора, и, если этого было недостаточно, размером вашего штата. Будучи членом Совета округа, я был ниже по статусу, чем бывшие члены Конгресса, губернаторы, члены законодательного собрания и мэры. Я мог бы руководить городской службой по отлову бродячих собак, но не более. Хуже того, я не смог бы занять свой новый офис в здании Дирксена еще несколько месяцев после начала новой сессии Конгресса. Но сенатор Роберт Берд от Западной Вирджинии предложил мне расположиться в одном из кабинетов в Капитолии, чтобы у меня было место для проведения собеседований с претендентами.
Когда у меня не было собеседований, я наносил визиты вежливости сенаторам, которые оставались в городе между сессиями. Такова была традиция, и я хотел показать им, какой честью для меня было работать рядом с ними. Отчасти из-за моего воспитания, отчасти из-за возраста, я не позволял себе фамильярного обращения ни с одним из моих новых коллег. Я не мог представить, чтобы я назвал сенатора Черча «Фрэнк», сенатора Магнуссона «Уоррен» (или «Мэгги»), а сенатора Джексона — «Скуп». Для меня они были «господин председатель» или «сенатор». Как-то раз я зашел в кабинет Джона Стенниса, сенатора от Миссисипи, чтобы засвидетельствовать свое уважение. Стеннис выглядел внушительно и был склонен к формализму. Он более двадцати пяти лет проработал в Сенате и занимал пост председателя комитета по делам Вооруженных сил. Когда я еще учился в школе, Стеннис уже работал в Сенате и рьяно сражался с сенатором Джо Маккарти, лишившим граждан их конституционных свобод. Стеннис также был идейным сторонником сегрегации. Когда я вошел, он сидел в конце большого стола из красного дерева, за которым обычно собирались участники конференций. Стеннис похлопал по кожаному креслу рядом с собой: «Присаживайся. Присаживайся сюда… Расскажи, что сподвигло тебя баллотироваться в Сенат?»
«Гражданские права, сэр», — произнес я, прежде чем, вздрогнув, вспомнил о прошлом сенатора — сторонника сегрегации.
В тот момент я подумал, что перешел допустимые границы, но он только улыбнулся. «Гражданские права? Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Рад видеть тебя здесь». Вот и все.
С тех пор я ни разу не помышлял об отъезде и никак не мог дождаться своего тридцатилетия — возраста, обозначенного Конституцией в качестве необходимого для начала работы в Сенате. Спустя две с половиной недели после выборов, в мой день рождения, 20 ноября, мы закатили большую вечеринку в Pianni Grill.
Тридцатилетие стало для меня очень важным событием. Оно как будто официально подтверждало факт моего избрания. У нас был торт, и мы с Нейлией стояли рядом и резали его вместе, как когда-то разрезали наш свадебный торт. Только теперь рядом были Бо и Хант — и еще телерепортеры и фотографы из газет. На следующий день в местной газете напечатают новость о том, что теперь я точно взял курс на Белый дом. А я еще даже не принял присягу в Сенате Соединенных Штатов! Помню, тогда мне показалось, что это не очень здорово. Возможно, у меня уже нервы пошаливали, но казалось, что будущее приближается со страшной скоростью, а я не уверен, что готов к нему. Я всегда буду помнить то странное чувство, когда я вместе с Нейлией резал торт.
Мое избрание в Сенат означало, что я больше не состою в Совете округа и что можно переезжать в наш дом в Норт Стар. Мы с Джимми арендовали грузовики и организовали переезд сами. Потребовалось некоторое время, чтобы перевезти вещи мамы и папы назад в Вудс Роуд, но мы с Нейлией переехали в Норт Стар без проблем. Единственное, что у нас было из мебели, — это кровать с балдахином, столовый гарнитур и большое кресло, которое мы поставили в гостиной у камина. Это смотрелось немного смешно. Гостиная была большой комнатой, восемнадцать футов на тридцать, с высокими потолками и сверкающим паркетом (у нас пока не было ковров). Времени исправлять что-либо у нас не было. У нас даже не было времени сделать покупки к Рождеству или поставить елку. Я часто ездил в Вашингтон и обратно, и в течение трех недель после моего дня рождения Нейлия сопровождала меня везде, где только могла. Если я освобождался после собеседований с соискателями, то мы ехали смотреть дома. Мы собирались жить в Вашингтоне. Планов отказываться от дома в Норт Стар пока не было, хотя содержать два отдельных дома на оклад сенатора в 42 500 долларов было бы сложновато. Вместе с тем в Вашингтоне нам нужен был дом, мальчики должны были пойти в школу. Отец Нейлии вызвался внести за нас предоплату за второй дом и был очень рад помочь, когда мы разыскали небольшой дом в колониальном стиле возле Чеви Чейз Серкл. Он располагался на той же улице, что и пресвитерианская церковь с детским садом, куда можно было отдать мальчиков. В пятницу 15 декабря наше предложение о покупке было принято, и мы назначили сделку на середину следующей недели. Те выходные мы с Нейлией провели в Норт Стар, и было такое чувство, что будущее, о котором мы так долго мечтали, наконец, наступило. Дом в Вашингтоне был замечательным, но в Норт Стар мы уже чувствовали себя как дома — в День благодарения, на Рождество, на Пасху, в дни рождения мы всегда будем собираться в Норт Стар, здесь мы будем праздновать свои годовщины. Когда Бо, Хант и Наоми говорили о доме, они всегда имели в виду Норт Стар. И тем воскресным вечером, когда дети на втором этаже уже спали, мы с Нейлией уселись в наше единственное кресло погреться у камина и почувствовали, что наступила долгожданная передышка. Наступивший момент был радостнее всего, что я представлял себе в своих юношеских мечтах. В возрасте тридцати лет я стал сенатором США. Наша семья живет под крышей превосходного дома. Двери в дальнейшую жизнь только начали распахиваться. Вместе с Нейлией мы добились этих замечательных успехов, и было еще столько всего, что мы собирались сделать. Ни один из нас не был особенно уверен в том, что именно ждет нас впереди, но мы предвкушали это будущее.
