Глава 5
Дайте мне полгода
На следующее утро я отправился в Вашингтон, чтобы провести собеседования, а Нейлия решила остаться дома в Уилмингтоне. До Рождества оставалась неделя, и времени на подготовку у нас совсем не было, поэтому Нейлия собиралась позавтракать с Джимми, потом купить все необходимое и раздобыть рождественскую елку. Без елки она возвращаться не хотела.
Мы с Вэл сидели в офисе, который мне разрешил занять сенатор Берд, когда Джимми позвонил из Уилмингтона. Он хотел поговорить с Вэл. Когда она повесила трубку, ее лицо было совершенно белым. «Произошла небольшая авария, — сказала она. — Ничего серьезного. Но нам нужно ехать домой».
Уловил ли я что-то в голосе Вэл? Или увидел, как она сжала губы? То, что я ощутил, потрясло меня, и это было больше, чем просто предчувствие. Это было физическое ощущение, словно укол в сердце.
«Она умерла, — сказал я. — Да?»
Вэл промолчала. Помню, как я вышел из офиса сенатора Берда и надо мной разверзлась зияющая пустота ротонды Капитолия. Под этим уходящим ввысь куполом я чувствовал себя очень маленьким.
Нас доставили в Уилмингтон, но я не знал ничего наверняка, пока не добрался до госпиталя. Всю дорогу я убеждал себя, что все будет в порядке, что у меня просто разыгралось воображение. Однако в ту минуту, когда я вошел в госпиталь и увидел лицо Джимми, я понял, что случилось худшее. Бо, Хант и Наоми были в машине вместе с Нейлией, когда случилась авария. Нейлия погибла, как и наша младшая дочь. Оба мальчика остались живы, но у Бо были множественные переломы, а у Ханта — серьезная травма головы. Доктора не исключали необратимых последствий. Говорить я не мог, только ощущал, как внутри разрастается пустота, и эта черная дыра поглощает меня.
В первые несколько дней мой разум погрузился в сумрак головокружения, словно при внезапном падении во сне, но только я все падал и падал. В моменты беспокойного сна появлялось слабое ощущение того, что сейчас я проснусь, действительно проснусь, и окажется, что ничего этого не было. Но я открывал глаза и видел перед собой моих сыновей на больничных койках — Бо был весь в гипсе, — и все возвращалось. Когда я снова приходил в себя, я ощущал, что рядом кто-то есть — со мной была Вэл, или мама, или Джимми. Они никогда не оставляли меня. Я не помню, чтобы меня оставляли одного.
Большей частью я находился в каком-то оцепенении, но были моменты, когда боль пронзала, как осколок битого стекла. Я начал осознавать, почему от отчаяния люди сводят счеты с жизнью, как суицид становится не просто решением, но рациональным решением. Однако, смотря на спящих Бо и Хантера, я думал и о том, какие ужасы скрывались в их снах. Кто объяснит моим сыновьям мое отсутствие, если и меня не станет? Так я понял, что у меня нет иного выбора, кроме как бороться за жизнь.
За исключением похорон я все время находился в палате возле сыновей. Я целиком посвятил свою жизнь их нуждам. Когда я концентрировался на их ежеминутных потребностях, казалось, это помогало мне отойти от края. Мое будущее сократилось до необходимости делать усилие, чтобы ставить одну ногу впереди другой. Линия горизонта для меня померкла. Вашингтон, политика, Сенат больше не имели для меня никакого значения. Через две недели мне нужно было принести присягу, но я не мог представить себе этот момент без Нейлии. Я старался рассуждать трезво. Делавэр всегда сможет найти себе другого сенатора, говорил я всем, но мои мальчики не смогут найти другого отца. Я сказал Майку Мэнсфилду, лидеру большинства в Сенате, что я не буду сенатором. Но сенатор Хьюберт Хамфри, бывший вице-президент Соединенных Штатов, звонил почти ежедневно. Он просто хотел знать, как идут мои дела, однако поговорить со мной ему обычно не удавалось. Джимми отслеживал все мои звонки и знал, что я не очень хотел разговаривать с кем-то, кроме членов нашей семьи. Джимми также разговаривал с новым губернатором Делавэра, которому предстояло назначить нового сенатора.
Сенатор Мэнсфилд не отступал. Он продолжал звонить и справляться обо мне. Он напомнил, что ввел меня в руководящий комитет Демократической партии, что в те времена было неслыханно для сенатора-новичка. Руководящий комитет занимался подбором кадров, назревала борьба за освободившееся место в комитете финансов, и им нужна была моя помощь. Но мне было все равно.
Были и хорошие новости: доктора заверили нас, что Бо и Хантер полностью восстановятся. Кости Бо срастутся. У Хантера не было повреждений мозга. Но на Рождество оба мальчика были в больнице, и я начал злиться. Когда дети спали или когда Вэл или мама дежурили у их кроватей, я сбегал из больницы и бродил по близлежащим улицам. Джимми был рядом, и я молча вел его в самые темные трущобы из тех, которые только мог найти. Мне нравилось уходить ночью, когда, казалось, было больше шансов ввязаться в драку. Я нарывался на драку. Я и не знал, что способен на такую ярость. Я не только понимал, что у меня забрали будущее, но чувствовал, что и прошлого я тоже лишился.
Исчезли главные опоры моей жизни… и это была не просто потеря Нейлии и Наоми. Всю жизнь меня учили, что Господь милостив. Что Господь великодушен, справедлив и знает, что люди совершают ошибки. Что Господь терпелив. Что Господь дал нам свободную волю, чтобы мы могли сомневаться. Что Господь любит и утешает нас. Конечно, я ничего не хотел слышать о милосердном Господе. Ни от каких слов, ни от каких молитв, ни от каких проповедей мне не становилось легче. Я злился, чувствуя, что Господь сыграл со мной злую шутку. Я не находил утешения в церкви. И продолжал ходить по улицам в надежде утолить свою ярость.
Сенатор Мэнсфилд был неумолим. Ежедневно он звонил в госпиталь и говорил, что я нужен ему в Сенате, и рассказывал о делах руководящего комитета. Я вспоминал, насколько важными казались мне назначения в нашем комитете несколько недель назад. Мог ли я уговорить председателя Фулбрайта рассмотреть мою кандидатуру для продвижения в комитет по международным отношениям? Возможно ли рассмотрение кандидатуры новичка для назначения в юридический комитет? Что меня сейчас интересует? Мэнсфилд не умолкал. Соперничество между Ллойдом Бентсеном и Эдлаем Стивенсоном за вакантную должность в комитете финансов обострилось до предела, говорил он, и мой голос будет решающим. Сенатор от Луизианы и председатель Рассел Лонг продвигал в свой комитет членов от «нефтяных» и «газовых» штатов. Либералы на северо-востоке придерживались мнения, что комитету финансов требуется больше представителей от штатов-потребителей, как представляемый Стивенсоном Иллинойс. Дело принимало серьезный оборот. Нависала угроза энергетического кризиса. А при достаточном количестве голосов сенатор Лонг смог бы легко заблокировать принятие любого законодательного акта, который покажется ему неблагоприятным для «нефтяного» электората Луизианы. Мэнсфилд все говорил и говорил. Он изо всех сил пытался занять меня чем-то, находящимся за пределами этой больничной палаты, но ничто не имело для меня значения. Что за дело мне было дело до комитета финансов?
И, тем не менее, Мэнсфилд не сдался. Однажды вечером я сидел на подоконнике в палате, прижав к уху телефонную трубку. Было поздно, и мальчики спали, поэтому я в основном слушал. Мэнсфилд говорил мне, что тем, что я вошел в число 1680 мужчин и женщин, присягнувших Сенату Соединенных Штатов, я обязан именно Нейлии. Моя жена вложила слишком много труда в это дело, чтобы я так легко бросил его. Я был обязан ей. И я был обязан моим сыновьям. Дайте мне полгода, повторял сенатор Мэнсфилд. Дайте мне полгода. И я согласился. На полгода.
